Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури

– Как раз тем годом меня на практику в Мон-Сен-Мартен отправили, – сказал Монах, – а потом я туда врачом вернулся… – Эстер ела ароматный суп, листая журнал.

Она понимала, что Гольдберга предал бывший муж.

Монах наткнулся на профессора Кардозо, в подвале замка. У Эстер не оставалось никаких сомнений. Она покосилась на вальтер Монаха, поверх рясы, в саквояже. Сумка стояла на табурете. Гольдберг уезжал вечерним поездом в Брюссель, а оттуда добирался в Мон-Сен-Мартен окольными дорогами:

– Нельзя ему ничего говорить… – напомнила себе Эстер, – не сейчас. У Давида дети на руках, мои дети. Могу ли я? – она, незаметно, стиснула оловянную ложку, длинными пальцами:

– Пусть Давид вывезет семью в Швецию. Если ему запретят покидать страну, я велю Элизе связаться с Монахом. Документы на близнецов готовы. Эмиль заберет мальчиков, спрячет их в монастыре, или приюте. Они не похожи на евреев, не обрезаны… – Эстер, искоса, посмотрела на Гольдберга:

– Маргарита одно лицо с Давидом, по ней сразу видна еврейская кровь. Надо бы и ей бумаги достать… – Эстер ненавидела себя за то, что бывший муж оставался безнаказанным, но пока ничего делать было нельзя:

– До него доберутся, рано или поздно, – успокоила себя женщина, – но не Эмиль. Эмиль мне не поверит. Он до сих пор не понял, что евреи тоже бывают предателями. Нет, кто-то из Амстердама, или кузен Авраам… – доктор Судаков сидел в тюрьме, но Эстер предполагала, что кузен в камере надолго не задержится.

Гольдберг коснулся ее руки. Перед обедом Эстер развела в тесной душевой мыло, и аккуратно побрила ему голову:

– Что? – она отложила журнал:

– Поедим, и ты мне продиктуешь ваши данные… – пока в Арденнах не было радиста, Эстер, вернее, Элиза, передавала сообщения из Бельгии в Блетчли-парк, с информацией от группы Генриха. Сведения из Германии поступали в письмах. Эстер обучила Элизу шифру:

– Две недели назад я последний конверт в Берлин отправила. Они беспокоятся, наверное. Завтра из Амстердама письмо пошлю, с нового ящика… – Гольдберг поправил пенсне:

– Ничего. Подумал… – Эстер увидела, как он покраснел, – что мы все будем делать, когда война закончится… – Эмиль лукавил.

Он думал о вечере, когда приехав в Роттердам, он отыскал старый, кирпичный дом, у стадиона, и постучал в дверь угловой квартиры. Открыла высокая, стройная женщина, лет тридцати, с закрученными на затылке, светлыми волосами. Они обменялись паролем и отзывом, хозяйка представилась Звездой. Только ночью она сказала, что слышала о нем, Гольдберге, от жены профессора Кардозо:

– Она волновалась… – голубые глаза женщины блестели, в темноте, – что вы… ты пропал. Она сказала, что ее покойные родители прятали тебя, в замке… – Гольдберг сказал себе:

– Она меня не любит. И я ее тоже. Это от одиночества, опасности… – в его отряде девушки не воевали. В марте к ним прислали мадемуазель Жаннетт, из Блетчли-парка. Она родилась в Брюсселе, у отца-англичанина, но мать ее была бельгийкой. Девушка отлично знала страну, воспитывали ее католичкой, говорила она с нужным акцентом:

– Даже трех недель не прожила, – горько подумал Монах, – а я предупреждал, чтобы ее не брали на операции. И ей запретил, лично. Следующий радист никуда из шахты не выйдет, обещаю… – поднявшись, он убрал пустые тарелки. Эстер пожала плечами:

– Мы врачи, вернемся к практике. Впрочем, – она повела рукой в сторону передней, – я прием не бросала, и ты, кажется, тоже… – Монах, в шахте, оборудовал даже операционную. Доктор Лануа передавал инструменты и лекарства из рудничной больницы, с мальчишками, связными.

Заварив кофе, Эстер зажгла сигарету. Повернувшись к Монаху, она усмехнулась:

– Но ты не о будущем думал, Эмиль… – женщина присела на подоконник. Вечернее солнце играло золотом в ее волосах, голубые глаза твердо посмотрели на Гольдберга:

– Во-первых, – заметила Эстер, – мы друг друга не любим. Это… – она указала на спальню, – это временное, потому, что нам одиноко. Даже если бы и любили, – она запнулась, – ты знаешь, что я еще замужем. Он мне пока не дал развода…

– Если его убьют… – она стряхнула пепел, – тогда я освобожусь. Но нельзя, чтобы он умирал, пока Элиза и дети не окажутся в безопасности. Он и Меира предал… – Эстер услышала о том, как завершилась амстердамская операция, от Джона, когда сама работала на передатчике:

– Все равно нельзя… – женщина закусила губу, – Элиза останется беззащитной, а я в Польшу отправляюсь… – вслух, она заметила: