Нелли Шульман - Вельяминовы. Время бури

– Я приведу пару друзей, милая. Надеюсь, что ты постараешься. Японцы привередливые люди… – Элиза прислонилась к стене.

Она вспомнила стеклышки пенсне, едва заметные усики, вежливый поклон:

– Полковник Исии. Рад встрече, мадам, – военный поцеловал ей руку, – сенсей много о вас рассказывал… – Элиза подозревала, что вряд ли коллеги Давида знают, как зовут жену профессора, но японец, как светский человек, соблюдал условности. После обеда она принесла кофе в кабинет мужа, где пахло хорошими сигарами:

– Станции утешения… – Элиза заставляла себя переставлять ноги, – Исии говорил, что японская армия использует китаянок, для обслуживания нужд солдат. Он так выражался. А он… Давид, заметил, что материал дешев, и его много. Он сказал такое, о женщинах. Напомнил, что можно не тратить деньги на процедуру, а заменить работниц… – Элиза тогда не стала ничего обсуждать с мужем. Профессор Кардозо считал подобные операции рутинным, медицинским вмешательством. Муж пожимал плечами:

– В прошлом веке за такое врачей судили, и сажали в тюрьму. Медицина развивается, меняется общество, незачем цепляться… – он бросил взгляд на крестик Элизы, – за устаревшие, косные догматы религии… – она и не помнила, как добралась до квартиры.

Элиза держалась за перила, не в силах позвонить в дверь:

– Мне надо вырастить Маргариту. Надо позаботиться о мальчиках. Эстер поручает мне детей. Мне нельзя быть беззащитной… – она надеялась, что, может быть, все закончится само собой. Подобного, конечно, нельзя было желать, однако такой исход был лучше, чем грех, ждущий ее впереди. Присев на ступени, порывшись в сумочке, Элиза достала платок. Она вспомнила седые волосы отца, морщины вокруг глаз:

– Папа отдал жизнь за чужого человека, гонимого, страдающего… – Элиза положила голову на колени, – он умер, как заповедовал Иисус. Папа умер, потому, что мой муж предал своего соплеменника, отправил его на смерть… – Элизе хотелось, как в детстве, обнять отца, ощутить мягкую ладонь матери, гладящую ее по щеке:

– Что бы мне папа и мама сказали… – она подышала:

– Я просто сделаю это, и всю жизнь буду искупать свой грех. Его не искупить… – Элиза высморкалась, – но я буду привечать сирот, вести жизнь целомудрия, как бабушка и дедушка. Когда Маргарита вырастет, я приму обеты. Сейчас меня никто не возьмет, в монастырь… – вдовы могли стать монахинями, только когда дети не нуждались в материнской заботе. Элиза поняла, что думает о себе, как о вдове:

– Так оно и есть… – женщина закусила губу, – а Маргарита сирота. Девочка моя, моя хорошая, только бы она не знала ни горя, ни страданий… – Элиза вздрогнула. Заскрипела дверь, она вдохнула знакомый запах сладких пряностей, кофе, табака. У Эстер оказалось неожиданно мягкое плечо. Женщина обняла ее, убаюкивая:

– Расскажи мне, что случилось, милая… – Элиза комкала платок. Глубоко вздохнув, она начала говорить.

Эстер сделала чай, на кухне. Дети легли спать с петухами:

– Им здесь хорошо… – она присела напротив Элизы, – целый день во дворе возятся. Грязные, конечно, но я их помыла… – Эстер усмехнулась: «Всех вместе». Элиза вспомнила:

– Он запрещал общую ванну. Говорил, что незачем пробуждать в детях порочные склонности. Не думай о нем, – велела себе Элиза, – попроси Эстер. Она врач. Она знает, куда пойти… – раньше такие операции делали в больницах. С началом оккупации, Элиза, краем уха слышала от мужа, что немцы запретили аборты:

– Гинекологи сейчас озолотятся, – усмехнулся профессор Кардозо, – впрочем, они и раньше не бедствовали. Но мы в деньгах не нуждаемся, – муж зевнул, привлекая Элизу к себе, – благодаря мне… – женщина отстранилась:

– А ты проводил подобные вмешательства, Давид… – он вспомнил об операционной, на базе отряда 731. Элизе о таком знать было совершенно ни к чему:

– Студентом, пару раз, – отмахнулся профессор Кардозо, – это часть обучения. Иди ко мне, я соскучился, за день… – Элиза грела пальцы о чашку. Гамен заглянул на кухню. Собака, заурчав, лизнула щиколотку женщины. Пес устроился рядом, положив нос на простую туфлю. Элиза погладила черную, мягкую шерсть:

– После… после того, как… – она не могла произнести это слово, – я тебя провожу в Брюссель, и поеду с детьми в Мон-Сен-Мартен… – Эстер открыла рот. Элиза подняла руку:

– Старого коменданта убили. Барбье, понятия не имеет, кто я такая. Ни один человек в Мон-Сен-Мартене меня не выдаст, Эстер… – серо-голубые глаза сверкали угрюмым, рабочим упорством: