Эрнест Питаваль - Красная королева

Последний был как раз такой человек, который, по мнению Марии, был способен обеспечить ей радостную будущность. Он был очень симпатичен, имел благородную внешность и обладал всеми чарами юности. Следуя советам своей честолюбивой родни, он выказал незаурядную ловкость и вкрался в доверие к Мюррею, который не видел в нем опасного человека. По утрам Дарнлей слушал проповеди реформатора Нокса, по вечерам – танцевал с королевой и умел одновременно приобрести доверие как придворных лиц, так и двора. И вот, в то время как Мюррей работал над тем, чтобы Елизавета, в случае, если она умрет бездетной, объявила Марию наследницей престола, королева Шотландская все искуснее уклонялась от определенного ответа. Она вернула из ссылки изгнанного графа Босвеля, чтобы в случае необходимости опереться на него; точно так же через Дарнлея она завязала сношения с Гентли, состояние которых было конфисковано Мюрреем. Сам Дарнлей вербовал в свои ряды всех тех лэрдов, которые втайне оставались верными католической религии и клеймили подлостью самую мысль о возможности брака королевы Марии с англичанином.

Таково было положение вещей, когда Лейстер прибыл в Сент-Эндрью.

Мария слушала стихи, которые ей читал Дарнлей, и милостиво принимала его ухаживания, тогда как Лейстер плавал в честолюбивых надеждах и надеялся уже на следующий день быть принятым в торжественной аудиенции.

Настало утро, а вместе с ним и приглашение пожаловать к королеве в двенадцать часов. Дэдлей оделся со всем блеском и вкусом разорительных обычаев, бывших в моде при французском дворе; этим он хотел вызвать в памяти королевы веселые времена ее юности. Лейстер был одним из красивейших мужчин своего времени и, увидав теперь свое изображение в зеркале, сам нашел себя неотразимым. Когда он отправился в покои королевы, то два пажа предшествовали ему.

Мария Стюарт тоже принарядилась. Белые розы благоухали в ее волосах, грудь волновалась в облаках газа, а бархатное платье красиво обрисовывало грациозные формы ее тела; но прелестное лицо лучше всякого туалета сияло грацией юности. Ведь дело было в том, чтобы этому человеку, который стоял на коленях перед соперницей, а теперь был прислан ею в качестве жениха, показать во всей красе то, чего именно он добивался, а так как она заранее твердо решила отказать ему, то женское самолюбие требовало полного триумфа, чтобы он не мог равнодушно помириться с мыслью об отказе, да и не стал, чего доброго, по возвращении в Лондон рассказывать, что брак не состоялся из-за политических соображений.

Дарнлей неоднократно поддразнивал Марию, что Лейстер неотразим и что, побеждая сердца дам, он сам остается холодным и спокойным, так как ни одна не сумела задеть его сердце. Сэррей тоже сказал, что Дэдлей не умеет любить иначе, как питая честолюбивые планы. Таким образом, женское достоинство Марии положительно требовало от нее, чтобы она довела жениха до такого состояния, когда ему уже не придется лицемерить, признаваясь ей в любви.

Никогда еще Мария не была так прекрасна, как сегодня, когда насмешка дрожала в уголках ее губ, а из прекрасных глаз так и лучилась жажда торжества, когда она должна была получить новое доказательство неотразимости своего кокетства, чтобы потом похвастаться этим перед возлюбленным.

Вошел Лейстер. Он думал застать королеву во всей царственной пышности, так как ведь он был послом королевы к государыне. Но вместо повелительницы он встретил сиявшую только красотой даму, у которой изящество заменяло пышность, грация – внешние формы этикета; казалось, что он явился свататься к самой обыкновенной женщине, которая даст тот или иной ответ, только подчиняясь велениям своего сердца. Лейстер приготовил вступительную речь, но к этой интимной обстановке она не подходила. Вместо блестящей свиты он видел вокруг Марии ее статс-дам, веселые лица которых говорили о том, что они расположены гораздо больше к забавной шутке, чем к соблюдению строгого этикета. И он стоял, пораженный, ослепленный, очарованный красотой открывшейся ему картины.

– Добро пожаловать, милорд Лейстер! – сказала Мария с ласковой улыбкой, которой словно хотела ободрить его. – Мы очень хорошо помним вас, хотя с последнего нашего свидания и до сегодня прошло много горестных, печальных минут. В то время мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь вы явитесь ко мне в качестве посла моей строгой сестрицы Елизаветы, с мечом в одной руке и обручальным кольцом – в другой. Но я не расположена говорить о политике и, чтобы не слишком обижать посла, принимаю вас, как старого друга.