Дмитрий Барчук - Александрия

Но где же парижане? Неужели они уготовили мне такую же встречу, как москвичи Наполеону? – эта мысль сверлила ум царя и омрачала окончательное торжество.

Но слава Богу! По мере приближения победителей к центру, город стал оживать. На тротуарах их встречали женщины и дети. Вначале с опаской, но потом, увидев, что захватчики улыбаются им, горожане тоже отвечали улыбками. А они не такие и ужасные, эти русские варвары. Вон какой у них красивый и статный царь. И как он обаятельно улыбается. Такой человек не может быть злым и жестоким.

На площади Мадлен колону уже осадила ликующая толпа.

– Слава Александру! Да здравствует русский царь! Слава освободителю! – скандировали парижане.

Одна экзальтированная молодая особа в порыве чувств даже бросилась к лошади ошалевшего казака. Тот, похоже, был парень не промах, наклонился, подхватил завизжавшую от неожиданности парижанку и посадил ее на лошадь впереди себя. Толпа взревела от восторга. А юная грация теперь радостно восседала в объятиях бородача и приветливо махала платочком своим сгоравшим от зависти подругам.

Счастливый царь находился на верху блаженства. Сбылась его самая сокровенная мечта. Он победил самого Наполеона. Освободил всю Европу. И сейчас покоренный им Париж встречал его ликованием. Александр Павлович приветливо помахивал рукой в белой перчатке восторженным парижанам, незаметно отирая слезы с глаз. Он плакал от счастья и радости.

На православную Пасху торжественная служба проводилась на площади Согласия. Там, где почти четверть века назад казнили Людовика XVI и его жену Марию-Антуанетту.

Царь стоял в первом ряду во главе своего разномастного воинства, крестился и молился. Что он говорил себе в этот миг? Скорее всего, следующее:

– Вот я и привел по непостижимой воле Провидения моих православных воинов, чтобы обратить к Господу наши общие молитвы на том самом месте, где король пал жертвой народной ярости! Наша духовная победа полностью осуществилась!

Из‑за боязни заговора царь вначале остановился в особняке наполеоновского министра иностранных дел Талейрана. Но затем, когда Наполеон в Фонтенбло подписал свое отречение от престола и за себя, и за своих родственников, Александр понял, что опасаться ему французов незачем, и переселился в Елисейский дворец.

Российский самодержец очень быстро освоился в Париже. Мог вечером запросто один выйти из дворца и прогуляться по Елисейским полям или Марсову полю. Улицы столицы мира в эти дни кишели иноземцами. Вот добродушные казаки в косматых меховых папахах катают у себя на плечах светящихся от радости парижских сорванцов. Вот молоденькие, еще безусые русские офицеры в туго затянутых ремнях, чтобы грудь выпирала колесом, мило флиртуют с беззаботными парижанками. Но особенным успехом у французов и француженок пользовались российские инородцы. Настоящие толпы сопровождали черкесских и калмыцких воинов. Они словно явились в сердце цивилизованной Европы из глубины веков, словно сошли со средневековой гравюры, потому не было отбоя от желающих увидеть такую диковину воочию.

Царь ходил с неизменной тихой улыбкой на устах в этой толчее нового Вавилона, стоял на набережной Сены, вдыхал аромат парижской весны и свежего кофе, исходящий из многочисленных кофеен, и наслаждался.

Ему редко удавалось побыть одному. Его сразу узнавали, и вокруг него собиралась толпа.

– Почему вы столько медлили? Почему раньше не пришли в Париж, где вас так ждали? – спросила одна дама.

Царь застенчиво улыбнулся и ответил:

– Меня задержало великое мужество французов, мадам.

Побежденные рукоплескали великодушию победителя.

Когда он проходил по Вандомской площади, то, прикрыв глаза от заходящего солнца, посмотрел вверх на возвышающуюся статую Наполеона и произнес фразу, которая затем с быстротой молнии облетела весь Париж:

– Если бы меня поставили так высоко, у меня бы закружилась голова.

В Муниципальном собрании депутаты поставили вопрос о переименовании Аустерлицкого моста, чтобы не травмировать самолюбие русского царя, напоминая ему о былом поражении. На что Александр вновь очень удачно ответил:

– Зачем? Достаточно того, что я и моя армия прошли по этому мосту.

Не мудрено, что вскоре все в Париже были влюблены в обворожительного, деликатного, набожного и великодушного русского царя.