Степан Лукиянчук - Манькин хлеб. Рассказы

Под водой, ощутив потрясающую эйфорию, я развел руки и ноги в стороны, будто бы не море меня поглотило, а я сам хотел невероятным образом впитать его в себя, выпить всё до дна. И уж было раскрыл рот… – я ведь привык к пресным водоёмам – кошмарная солёная горечь заполнила его полость. Поперхнувшись, инстинктивно выдохнул воздух из лёгких и, толкнув дно ногами, вынырнул на поверхность. Волны неспешно накатывали на меня одна за другой, раскачивая моё тело, как поплавок. Они то поднимали меня, то опускали так, что мои ноги касались дна. Я было пустился вплавь, но на поверхности из-за волн плавать было не очень удобно. Мне показалось менее утомительным преодолевать сопротивление моря нырками под волну.

Я заплыл уже далеко. Чайки кричали над моей головой, расправив свои ломаные углом крылья. Небо, чайки и синяя колышущаяся твердь: возможно, таким однажды увидел древний Ной лицо Земли, выглядывая из своего корабля-ковчега. Обернувшись лицом к берегу, среди множества копошащихся людей я с трудом отыскал фигурку моей сестрёнки, исчезающую из моего поля зрения и появляющуюся вновь, как только очередная волна возносила меня на свой гребень. «Трусиха» – она так и не решилась последовать за мной в воду! Приподняв подол платья, Галя одиноко прогуливалась по кромке воды. Почувствовав, что я смотрю на неё, она отчаянно замахала руками, призывая меня скорее на берег. Долго упрашивать себя я не заставил: море утомило меня и с непривычки от солености воды меня начало подташнивать. Обратный путь оказался быстрее и легче. В последний раз нырнув под воду, я был подхвачен настигающей волной и бережно поднесён к ногам моей сестрицы.

Подавая мне сандалии, Галя с укоризною, – как всегда нежною, доброю, – обиженно произнесла:

– Как тебе не стыдно: ты уплыл в море, оставив меня здесь совсем одну!

Мокрый и счастливый, улыбающийся, я приобнял сестру и прошептал ей на ушко:

– Ах, Галюня… ты меня просто не понимаешь сейчас!

С комариками я давно общий язык нашёл. Помню, в детстве ходили с дедом на покос, сенокосили. Рано утром ещё ничего: жары нет, косить хорошо! Ближе к 10—11 часам солнце начинает припекать. Ну, и раздеваешься, конечно, по пояс, потому что невмоготу становится. Оборачиваешься на деда – даже жалко его становится: весь замотанный с ног до головы белыми тряпками, как мумия, одни очки с большими линзами из-под одежды выставляются. «Де-ед! – кричу ему. – Де-да! Разматывайся, упреешь ведь!» Он отчаянно мотает головой, косит дальше.

Ближе к полудню идём в тенёчек под березку обедать, потом отдыхать. Я налегке, голый по пояс, без головного убора. Ветер освежает, ласково обнимает меня со всех сторон. Иду, мне весело и легко, устал, но усталость радостная такая! Дед сзади еле плетётся, пыхтит тяжело в тряпки свои. Садится под берёзку в тенёчке, начинает разматываться. Комарьё и паутьё и здесь от него не отстаёт. На деда смотреть и жалко, и смешно: замотанный, как Абдулла, в надежде спастись от насекомых, он разматывает свою «чалму», которая, несмотря на предосторожности, вся в кровяных точках. Его лицо краснющее-прекраснющее уже заметно опухло от укусов. Дед сквозь очки рассматривает размотанное бельё и удивляется: «Ты посмотри, даже через тряпицу прокусили! Хоть перед смертушкой крови дедовой вдоволь вкусили… Эй-эх!» – шлёпает по шее, размазывая ещё одного кровопийцу. «Вкусный что ли я? Погляди, меня всего облепили, а к тебе, Стёпик, хоть бы один подлетел!» – он видит, что мне весело, и, я смеюсь, глядя на его опухшее лицо, начинает улыбаться сам.

Пообедали. Деду надо отдохнуть, поспать час-два. К вечеру жара спадёт, станет прохладнее. Дед намазывается «Комарином», накидывает на себя тряпки: «И ты бы, Стёпик, отдохнул!» Ага, отдохнёшь! Пока отдыхает дед, его всего искусают, он опухнет, глаза не разлепит потом. Бабушка опять ругаться будет на него! Дед улёгся, засопел. Я нарвал веник из берёзовых веток, обмахиваю от комаров дедушку.

Комарьё-ворьё как будто со всего покоса к нам слетелось, они пищат да лезут на деда, берут количеством. «Вы чего, говорю, одурелые, на дедушку моего набросились, уже всего искусали?! Меня почему не кусаете?» Комары пищат-говорят: «Твоя кровь невкусная, примесь в ней украинская есть – она для нас как отрава. На Украине комаров нету, не приспособлены мы к твоей крови, за версту комариную её чуем и шарахаемся. А вот у дедушки твоего кровушка чисто русская, не разбавленная. Она для нас, кровососов, как парное молочко будет! Вот мы и кусаем твоего деда, а тебя не трогаем!»

Читать дальше