Алона Китта - Русский излом. Роман в трех частях

– Вот так сюрприз! -воскликнул Митя, -Юнкер Монаков собственной персоной! Что привело тебя в наши Палестины?

В голосе юноши чувствовалась ирония: он недолюбливал Евгения, считая того неискренним и двуличным.

– Да, это я. Родион был так любезен, что пригласил меня погостить у него, -отозвался Монаков.

Их неприязнь была взаимной: Митя казался Евгению заносчивым и «не от мира сего».

– Как же ты не предупредил меня, Родион?, -растерянно спросил Астафьев и, не дожидаясь ответа, снова обратился к Монакову, -Ты здесь надолго?

– На все каникулы, и я уже полторы недели здесь.

– М-да, странно.

Митя посмотрел на Родиона, и тот ощутил неловкость от недоговоренности.

– Ты сам виноват, что до сих пор не соизволил навестить нас в Залесье, -оправдывался он, -Впрочем, я понимаю, ты был поглощен конными прогулками в сторону дома Миллеров?

Послышался осторожный смех, Ольга покраснела и прижала ладони к пылающим щекам.

– Да, но причина, по которой он это не сделал, извиняет все, -закончил Евгений, переводя взгляд на Ольгу.

Она смутилась ещё больше.

– Слишком красив, чтобы быть верным, -подумала она и отвернулась.

Ей не понравились намеки этого типа на ее особые отношения с Митей Астафьевым. Однако воспитанность взяла верх над зародившейся было неприязнью, и вскоре она, как ни в чем не бывало, мило поздоровались с Монаковым.

Евгений отдал поклон и спросил, почтит ли барышня своим присутствием бал, который состоится вечером.

– Несомненно, -подтвердила Ольга с некоторым вызовом в голосе, – Но танцевать я намерена только с Дмитрием Федоровичем.

– А это мы ещё посмотрим, -подумала Монаков и, щёлкнув каблуками по-военному, молча удалился. Он принял вызов Лорелеи.

Ровно в час пополудни Любовь Петровна отправилась в деревню. Раечка, Маруся и Лиля Миллер напросились вместе с нею. Еще с утра барыня приготовила гостинцы для деревенской ребятни и собиралась раздать их в честь Раечкиных именин.

Любовь Петровна сама правила лошадью, сидя на месте возницы, а три девочки теснились в глубине экипажа по соседству с торбами из пестряди.

Солнце вовсю жарило, сливаясь по цвету с раскаленным добела небом. Ни ветерка, ни дуновения – и листья на деревьях, и флюгер на крыше барской беседки погрузились в сонную одурь. Деревенские полканы и жучки ленились лаять, рискуя потерять расположение хозяев. Казалось, деревня вымерла-никто не толпился на пятачке у часовни, никто не копался в огороде. Редкий плач младенцев раздавался из приземистых изб. Он сопровождался разнообразными колыбельными песнями, а кое-где и матюгами.

– Это у Катихиных, -пояснила барыня, -Фрол с женой и старшими ребятами ушли на сенокос, дома только дед-матерщинник. Ишь, сердится, что его, Георгиевского кавалера, оставили в няньках.

Девочки смущённо переглянулись.

– Дед, прекрати ругаться! -крикнула барыня в растворенное окошко.

Оттуда донеслось испуганное:

– О, Господи!

Из избы кубарем выкатился на крыльцо плюгавенький мужичонка с деревянной культей, одетый в роскошные штаны и ставшую мягкой от частых стирок льняную рубаху.

Так же стремительно он приблизился к повозке и, согнувшись в поклоне, поцеловал руку сидящей в экипаже даме.

– Барыня-благодетельница, -лебезил дед, -Дык разве ж это ругательство? Это так, присловье.

– Это присловье твой внук с пелёнок слышит. Кстати, кто у Тани родился?

– Девка, Туды ее… тоись, эта… Убыток один в хозяйстве.

Он обречённо махнул рукой: сидеть с мальчишкой-куда нишло, вырастет, будет кому хозяйство передать. А с писклей женского рода не хотелось-организм протестовал против такой несправедливости.

– А где же вся деревня? -удивилась барыня, оглядываясь на пустую улицу, -Я гостинцы привезла, а никого нет. Неужели все в поле?

На ее нарочитое удивление он ответил таким же деланным удивлением:

– Дык где ж им быть? Которые на работе в поле или на сенокосе. Бабы на огородах, а выпивохи второй день в Межицах на поминках гуляют. А ребятишки тута, в купальне.

Кликнуть, что ли?

– Кликни, кликни, -поторопила барыня.

Через минуту пятилетняя внучка Ариша пулей летела в сторону речки, сверкая пятками в поднятой пыли.

Любовь Петровна вынула из торбы кулёк со сладостями и протянула деду.

– Возьми, дед, для внуков. Младшенькую-то как назвали?

– Настькой, -ответил старик, забирая кулёк.

Из избы снова раздался плач хныксы, и дед поспешил к младенцу, бормоча благодарности.