Ольга Клюкина - Эсфирь

– Я и так всегда знала, что ты, Мардохей, выше и сильнее царя. Мне лишь хотелось в этом убедиться, – сказала Гадасса так спокойно, будто и впрямь это она специально устроила весь этот кошмар во дворце. – Но почему ты так смотришь на меня, Мардохей? О чем думаешь?

– Так… Не знаю, – испугался Мардохей своих странных мыслей.

Он не стал говорить, что в очередной раз убедился: Гадасса любимица Того, Кто с готовностью выполняет любые ее желания, даже детские прихоти! Неужто сбываются все произнесенные ею вслух просьбы?

– Я хочу, чтобы ты тоже стал великим человеком, Мардохей. Ты больше других этого достоин, – серьезно проговорила девочка. – И ты должен помогать маленькому царю.

Мардохей рассмеялся, но Гадасса по-прежнему смотрела на него в упор, совершенно серьезно.

– Пообещай мне, пообещай, что не будешь называть меня царем, ладно? – проговорил он, наконец, отсмеявшись. – И не наказывай меня, возвеличивая перед другими. Сила твоя так велика, что ты, если захочешь, сама скоро сделаешься царицей, несмотря на твой… смешной, грязный нос.

Гадасса принялась сердито оттирать лицо – Мардохей никогда раньше не смеялся над ее внешностью. С его стороны это было похоже на…

…заговор и предательство.

Артаксеркс медленно обвел глазами всех сидевших вокруг его престола: то, что произошло сегодня во дворце, было похоже на заговор и предательство. Почему царица Астинь отказалась явиться на пир? Сейчас он не в силах был думать об этом здраво.

В голове царя крутилось лишь одно: предатели, все предали меня, выставили на посмешище… И те, кто сидел в тронном зале… И те, кто пожирал хлеб и соль с царского стола под шатром в саду… Женщины, напившиеся вместе с царицей сладкого вина и теперь хихикающие в дальних комнатах… Стены… Весь город… Надменные Сузы… Все! Все предали своего царя. Пусть никто теперь не ждет пощады.

Когда Артаксеркс Лонгиман вернулся в тронный зал, лицо его было спокойным, словно высеченным из камня. Плечи прикрывала новая накидка, расшитая драгоценными камнями. Ее принес Харбона вместо плаща, изрубленного на куски и затоптанного в землю.

– Что молчишь, старая сова? – тихо и устало сказал царь Харбоне в саду. Эти привычные слова означали: Артаксеркс наконец-то избавился от душившей его ярости. – Много лет я не слышал от тебя ни одного слова. Или у тебя от старости давно отсох язык?

Но Харбона молча поклонился и протянул царю полотенце вытереть потное лицо, а потом кувшин с вином. Царь отхлебнул вина. Вместе с первым же глотком к нему пришло спокойствие и холодная злость.

Артаксеркс вдруг словно прозрел и увидел то, что так долго было от него сокрыто. Все вокруг были предатели. И царица Астинь в первую голову. Никому нельзя верить. Никого нельзя любить. Ни жену, ни друга, ни слугу. Всякий, кто принялся бы сейчас убеждать Артаксеркса в том, что он сам поступил неразумно, призвав царицу красоваться перед князьями и пьяным народом, был бы немедленно зачислен в предатели и заговорщики.

Потому-то старый Харбона упорно молчал в саду, прикрыв глаза тяжелыми веками. Он слышал, как люди Каркаса, начальника дворцовой стражи, палками и мечами разгоняют взбесившуюся толпу, но и по этому поводу не проронил ни слова.

Князья персидские и мидийские, царские евнухи, даже Аман Вугеянин – все разом замолчали, когда Артаксеркс снова вошел в зал. Он казался еще более величественным и грозным, чем прежде. Всем своим видом молодой царь напоминал коршуна. Блестящая накидка на плечах колыхалась расправленными крыльями.

Что было у владыки на уме, когда он медленно вглядывался в побледневшие лица подданных? Его красные прищуренные глаза в этот момент казались нечеловечески зоркими и опасными.

Молчание длилось до тех пор, пока Артаксеркс сам не обратился к великим князьям с вопросом:

– Как поступить по закону с царицей Астинь за то, что она ослушалась царского слова, объявленного через евнухов?

Старые князья переглянулись, закачали головами и разом обернулись к Мемухану, который с невозмутимым видом поглаживал палку, словно заранее знал, что теперь без него не обойдутся.

Мемухан заговорил неторопливо, как бы в печальной задумчивости:

– Так-так-так, я так думаю: не только перед одним нашим владыкой виновата царица Астинь. Не только перед великими князьями, не только перед народом, который кричит сейчас под плетьми и палками. Царица Астинь провинилась перед всеми народами, населяющими сто двадцать семь областей нашего царства, перед тысячами тысяч мужей. Если рассказы о поступке Астинь дойдут до других жен, они начнут пренебрегать своими мужьями и будут оправдываться тем, что, мол, сама царица отказалась явиться перед лицо великого царя царей. Сейчас нужно думать, как не допустить пренебрежения женщин своими мужьями во всем мире. Так-то, вот так…