Николай Кондратьев - Атаманы-Кудеяры

Молча разошлись начальные люди. Только Федор был оживленнее других. За разговором Юрша и не заметил дороги, как они добрались до его стана, что находился неподалеку от княжеского шатра. Луговина, где стояла тысяча Дмитрия, поднималась невысоким холмом, заросшим кустарником. Здесь под копытами перестало чавкать, и костры жались один к другому. Федор сказал, что их просто заливают дожди, что не хватает кормов, и о многом другом говорил княжич. Оказывается, он тут за тысячника Дмитрия – тот был ранен, теперь, слава богу, поправляется. Боярин Афанасий, брат Таисии, со своей сборной казачьей тысячей стоит где-то около Булака, а Большешап – на Арском поле. Перебрал княжич всех знакомых по тульскому делу. В свою очередь, Юрша поведал, как отвез самозванца в монастырь, а вот о том, что убит он, умолчал… После доклада царю понял, что открыть свою душу, освободиться от тяжести, которая давит его, он может только Акиму и больше никому. Даже завтра на исповеди умолчит обо всем, возьмет грех на свою душу!

Ночевали они в разных местах: Федор в шатре тысячника, а Юрша в шалаше сотника. Утром, поняв, что у друга своих забот невпроворот, он собрался отъехать. Федор остановил его:

– Ныне просто так ехать нельзя, стражники вылавливают одиночных воев и жестоко наказывают.

– И сотников?! – изумился Юрша.

– И даже тысячников, ежели они без дружины, – подтвердил Федор.

– Но к чему такие строгости?!

– Очень просто. Государевы войска замкнули кольцо вокруг града еще на Отдание Успения, более месяца назад, а все равно казанцы сообщались с полевыми ордами Япанчи-князя. Сперва думали: может, сигналы со стен подают, а потом узнали другое – татары под стенами норы нарыли, ночами выбирались, резали, душили наших, переодевались в русское платье и незаметно пробирались в леса, где скрывается Япанча. После этого стало строго, установили разъезды. Потому дали тебе десяток воев. Так-то вернее будет…

Двигались медленно. На радость Юрши, появился знакомец: разъезд сопровождал еще двоих, купца с товарами и подь-я-чего с большим свертком бумаг. Так вот этот подьячий и заговорил с ним:

– Случаем тебя, сотник, не Юрием Васильевичем звать?

– Юрием. Откуда знаешь?

– Я – подьячий у воеводы Шереметева, Онисим. Твоя сотня с нами из Коломны выходила.

– Помню, тогда ты чертеж дороги показывал.

– Я и сейчас при чертеже. Вот в этом свитке – Казань и ее округа. Адашев потребовал…

Они ехали по берегу Казанки саженях в полутораста от крепости. Тут грохот пушечный затих на минуту, и явственно стали слышны за стенами казанскими барабанный бой, звон бубнов и голоса, а над стенами заплескались зеленые знамена. Юрша, недоумевая, спросил:

– Кажись, вылазка!

– Не, – отозвался Онисим. – Это они дождь вызывают. Как погода развидняет, так начинают своих демонов об дожде молить. И действует. Вон смотри, с утра совсем развёдрилось, а принялись они беситься, опять небеса затянуло, вот-вот закапает. У нас тут сплошные дожди, не просыхает. А им выгодно. Дождевую воду собирают и пьют. А то наши минеры взорвали ихний водопой две седмицы назад. Нам же здорово мешает дождь, чуть недосмотрел, порох подмок, бочку выбрасывай! Да и люди не просыхают.

Тем временем они переехали Казанку по наплавному мосту и стали двигаться вдоль Булака. Вчера ночью тут были видны только россыпи костров, а сейчас в шанцах-окопах шли последние приготовления к завтрашнему штурму – вои под прикрытием стенки, составленной из высоких туров, готовили лестницы, осадные фашины, запасались порохом и пулями для фузей, точили бердыши и сабли… Осадный наряд продолжал метать ядра в стены крепости, кои во многих местах обгорели и порушились, из них высыпалась земля, обнаруживая второй, внутренний ряд вертикально стоящих дубовых бревен. Рослые пушкари и их помощники с чумазыми от пороховой гари лицами суетились возле своих огнедышащих пищалей, гулкие голоса которых заглушали говор и крики людей, ржание лошадей, звуки сигнальных труб.

Подьячий Онисим, ехавший рядом, тронул Юршу за локоть:

– Зри, сотник, – вон пищаль великая, «инрогом» зовомая. У нее ствол длиной более шести аршин. А ядра кидает тягости немалой – аж до двух пудов!

Пушкари закончили подготовку выстрела и бегом в ближний окоп. Лишь один с бородой лопатой канонир с жагрой – горящим фитилем на длинном древке – остался у громадной пищали. Вот он приложил фитиль к запальному отверстию, а сам отскочил в окоп. Через мгновение пищаль рявкнула громовым голосом, перекрыв рев всех других пушек. Огонь и дым вырвались из ее ствола, а неподъемное ядро, описав пологую дугу, ударило в крепостную стену, размочалив в щепу дубовые бревна. Стрельцы, лучники, люди посохи, оторвавшиеся на миг от своих дел при грохоте мощного выстрела, восторженно завопили: «Ура!» Еле сдержался, чтобы не закричать, и сам сотник Монастырский.