Анна Всеволодова - Воспоминания Дитрихманна. «В сем умереть готов». Письма Джона Белла, шотландца, исполняющего должность врача при русском посольстве в Персию, прежде неизданные (сборник)

Возможно, по этой причине, а может и по иной, лорд N был менее внимателен к ней, чем было бы желательно для наших офицеров, так как они лишались возможности приносить жене своего капитана те невинные знаки уважения и любезности, какие обычно сопровождают путешествующую при подобных обстоятельствах знатную даму. Будучи младшим офицером, я не бывал приглашен обедать с капитаном, но не раз слышал обрывки разговоров Берендорфа со старшими офицерами, из которых мог заключить об их досаде на то, что ревнивый нрав лорда N, не дает им никакой возможности получить удовольствие от остроумия его супруги. Говорили, что капитан считает будто обед подается только за тем, чтобы его съели и разошлись, что леди N должна два раза повторить свое желание послушать клавесина, прежде чем оно будет выполнено, что будто бы капитан был сердит на свою супругу оттого только, что она выказала слишком много радости по поводу известия об исцелении нашего старика – капеллана от приступа ревматизма и тому подобное. Со своей стороны, леди N выказывала супругу столько высокомерия, сколько мне еще ни в ком не приходилось видеть.

Старый Уолтор, бывший вестовым адмирала, в пору его производства в лейтенанты, рассказывал и не без сочувствия к леди N, что ей не было еще 17 лет, когда адмирал приглашал ее высказаться перед старшими офицерами по какому-нибудь вопросу, имеющему касательство до достоинств испанского галеона, и только для того, чтобы заставить всех полюбоваться оригинальными замечаниями и румянцем, который вспыхивал на ее лице, от удовольствия при этих знаках внимания и уважения отца.

Я говорил уже, что сэр Эдгар принимал участие во многих наших занятиях, и под руководством штюрмана, и в команде уорена. Последние давались ему непросто, особенно потому, что леди N полагала в способности поставить булини или бегать по марселю одно из достоинств необходимых для внука известного адмирала, и следила за его успехами. Однажды во время установки лиселей, сэру Эдгару предложено было взобраться на грот-мачту в сопровождении двух мичманов – моего друга и другого нашего соотечественника Куракина. День выдался ветреный, рангоуты, при особенно сильных его порывах, издавали режущий нервы звук, подобный крику птиц морских. Всем нам очень понятен был испуг сэра Эдгара, побелевшего как мел, при виде шатающейся стеньги, когда он, запрокинув голову, старался разглядеть снасти, по которым должен был подниматься. Напрасно офицер-уорент уговаривал его подчиниться приказу, уверяя, что исполнение оного страшным кажется только для стоящих на палубе и как скоро начнется его выполнение, страх рассеиваться будет. Напрасно вперед были посланы оба мичмана. Фигуры их казались не более дюйма, а сэр Эдгар все не мог заставить себя двигаться. Леди N давно уже с заметным волнением следила за ним, стараясь сдержать свой гнев, но, когда в голосе сэра Эдгара послышались слезы, румянец стыда вспыхнул у нее на лице и она быстрыми шагами приблизилась к сыну.

– Вы боитесь, сэр? – воскликнула она с выражением неизъяснимого презрения.

Подобные сцены случались не редко и делали путешествие сэра Эдгара и его матери не таким приятным, каким оно могло быть, обладай он большим мужеством или она – меньшим честолюбием причастным каковому непременно желала видеть сына.

– Вы очень заинтересовали меня своим рассказом о леди N. Была ли ее красота столь же изрядною, как прочие ее свойства?

Вопрос мой заставил рассказчика на минуту задуматься.

– Видите ли, сударь, – заметил он, – все зависит от того, чьими глазами вы желаете воспользоваться. Если это будут глаза нашего капитана, то они не увидят ничего кроме общедоступных наблюдений, из которых явствует, что супруга его, есть дама одних с ним лет, с правильными чертами лица, среднего роста, но кажущаяся высокой из-за своей необычайно прямой осанки. Те качества, которые придавали пленительность образу ее оставались вне его понимания. Гордый поворот головы, царственный взор человека, вполне собой владеющего, сочетание мягкости и властности, задумчивости и энергии, придавали леди N очарование, необыкновенно привлекательное для всякого сколько-нибудь причастного ее душевным свойствам. Так ли важен при этом цвет глаз? Ежели вам то знать надобно, открою, что он был синим.

Но будь он черным или голубым, это ничего бы не отняло и прибавило к красоте леди N.

– Которая, разумею, по словам вашим, и по сию пору вам памятна.

– Я постарался нарисовать вам портрет леди N таким, каким сделал бы его мой товарищ, к которому нам пора вернуться. Вскоре стали мы замечать удивительную перемену, происшедшую в нем. Лишения морской службы переносил он с необыкновенной для своих лет и сложения легкостью, а потребности во сне и пище, казалось не испытывал вовсе. Все что требовалось от него по роду занятий выполнял он с механической точностью, как бы поглощенный внутренней деятельностью, более важной, чем все его окружающее. По той же причине, он сделался совершенно неуязвим ни для насмешек, ни для похвал, даже с трудом замечал их. Поэтому первые скоро совершенно умолкли, а последние все чаще начали раздаваться.