Анна Всеволодова - Впрочем, неважно. Нерасстанное (сборник)

«Важные злодеи? Никто не должен быть казнён апрелем сего года. Или до нас не дошёл другой процесс»? Страшное предчувствие жало мне грудь все теснее, со страхом и мольбою обратился я к степенной мещанке, неторопливо ступающей мне навстречу.

– Простите сударыня мою дерзость, точно, что я незнаком вам. Но вы извините очень легко, конечно, попавшего в беду иностранца, что впервые видит сей прекрасный город. Не окажите ответить: какой нынче день?

– Четверг, ежели вам то знать надобно.

– А можно ли узнать числом?

– Июля, девятого дня. Что с вами, неладно? Не кликнуть ли людей?

Я покачал головой. Ей оставалось жить около 16-ти часов – и каких часов!

Перед самой казнью ей урежут язык. Кровь не остановят – последняя четверть часа жизни не стоит и хлопот. Она пойдет к эшафоту захлебываясь своею кровью, почти лишаясь чувств, влекомая стражей, чтобы не упасть.

– Ахти! Да не помешанный ли? Держите его, не учинил бы над собой! – вскрикнула испуганно страшная вестница.

Двое случившихся прохожих вняли было словам ее, но разве шайтан мог бы теперь меня удержать.

– Скорее, голубчик, братец! До Фонтанки – рубль получишь, два, только ради Бога, погоняй!

– Не тужи, барин, Бог милостив, – напутствовал меня через несколько минут лихач-извозчик, принимая деньги.

В каком она равелине? Трубецкого? В Государевом? В Меньшиковом бастионе? Доподлинно неизвестно.

– Ничего не знаю, – заявил Герман, – дату ввел, как ты просил – двадцать девятое апреля.

– Дело-то выходит дохлое, – веско подытоживает Омега мои сбивчивые речи, – самое верное – подождать другого узника. Часто их тут сажают, вельмож? А пока разработать детали. Брать надо при аресте в дому…

– Прощай. Договаривайся со своим непосаженным вельможей, как знаешь, без тебя обойдусь.

– Стойте, стойте, – испугался Герман.

Не скоро оба они уразумели, что намерение моё не зависит от того, будут они помогать в нём успеть или нет. Вновь нарисованные, взращённые до исполинских размеров, неги и роскошества спасителя важной узницы колеблют наконец Омегу.

– С крыши стану «снайпером» снимать, а вы – не зевать, ждать не стану, провозитесь – один улечу.

Сколько я не протестовал, как не рвался, какие золотые горы не сулил, проникнуть в крепость Омега наотрез отказался.

– Иди туда, не знаю куда. Я уж насмотрелся за день на их живую силу. Шутить не любят. Это не банановая республика. А ядра чугунные видал? Разнесёт президентов самолёт не хуже консервной банки.

– Нельзя ждать утра – самолёт заметят, пойдут толки.

– В крепость не сунусь, сказал. Как выведут за мост, начну. Пока они смекают, что к чему, убираю сопровождение. Чтоб не успели упасть – был рядом с ней и отволок в осинник – тут же, версты нет, за кронверком и сахарным заводом. Там самолёт. А чтоб не видали – поворачивайся. Успеешь оторваться от погони – за рощей не приметят как поднимемся.

– Оторвусь, – твёрдо отвечал я, – но нужна хорошая лошадь, и чтобы прикрыл.

– Прикрою, не проблема, и за лошадьми дело не станет, коли охрана, как говоришь, верхами будет.

– Как ты речь за день перенял, – одобрил Герман.

Каково мне было согласиться с планом Омеги!? Но как я не мог предложить ничего более надёжного, должен был уступить и готовиться к несчастной участи Лизаветы Романовны – назову её так.

– Герман, твоя пациентка почти инвалид, но может быть современный врач может совершить чудо? Подумай какая награда…

Но Герман кисло махнул рукой:

– Мне и голову после казни трансплантировать не проблема, но ведь ничего же нет: ни аппаратуры, ни вакуума, ни лаборатории. Язык можно, конечно, было бы из пересаженных тканей восстановить, но здесь не на чем. Вот, если бы она с собой взяла отрезанную часть… Не догадается? Да ты успокойся. Летального исхода не будет. В самолёте аптека очень неплохая нашлась, там и донорская кровь есть. У ней какая группа?

– А лёд есть?

– Лёд?! Зачем?

Я понял, что познания Германа нужны мне не более, чем мобильный телефон, что мёртвым грузом лежал ещё в кармане. Я бросил его в канаву и с удовольствием также поступил бы и с Германом.

Еще не рассвело, а мы уже хоронились за трубами строений Городецкого острова, против Петровского моста.

– Чего волосы запудрил? Лучше бы нарумянился – краше в гроб кладут, – заметил, зевая, Омега.

Я не отвечал ему – не до того мне было, и не сразу взял в толк о какой «пудре» идет речь – в одну ночь пряди на моих висках поседели.