Михаил Старицкий - Перед бурей

А внизу, во дворе крепости, уже строились войска Иеремии, укладывались слуги гетмана, приготовляли громоздкий гетманский рыдван.

—Я попросил бы ясновельможного князя осмотреть еще северную башню, — обратился к Иеремии Боплан.

—О, с удовольствием! — согласился Иеремия, пропуская гетмана вперед.

Богдан взглянул по направлению удаляющихся магнатов и вдруг заметил в одной из амбразур северной башни знакомое черномазое лицо. Сделав вид, что он следует за свитой вельмож, он незаметно приблизился к узкому окну.

—Ахметка, стой, не шевелись! Слушай, что я тебе буду говорить! — зашептал Богдан, не поворачивая головы к амбразуре и делая вид, что глядит на широкий Днепр. — Не пророни ни единого слова, минуты не ждут!

—Что случилось, батьку? — прошептал Ахметка, взглянувши на бледное, взволнованное лицо Богдана.

—Молчи! Несчастие!.. Не поворачивай ко мне головы, — говорил Богдан отрывисто и тихо, — гетман велит мне ехать с собою. Скажись больным, выкрадись, убеги из крепости. Я могу замешкаться с ними... Скачи что есть духу в Суботов... не жалей коня... Упадет, купи другого... Передай Золотаренку и Ганне... {43} 43 Ганна — Золотаренко Ганна, сестра Василия и Ивана Золотаренко, была замужем за полковником Филиппом (фамилия неизвестна). Овдовев, вышла замуж за Богдана Хмельницкого. В 1671 г. постриглась в монахини под именем Анастасии. О жизни Ганны в семье Б. Хмельницкого до того, как она вышла за него замуж, нет исторических сведений. Ох, да они уж это сами знают, что гетман разбил Гуню, что Потоцкий лютует, безумствует в бешеных казнях. Друзья наши в опасности... пусть сделают, что возможно... подкупят... перепрячут... спасут. На деньги! — говорил он сбивчиво, торопливо, развязывая дрожащими руками черес [23] Черес – кожаный пояс, в котором носили деньги и высыпая в пригоршни Ахметке кучу золотых, — пусть берут еще дома... пусть ничего не жа­леют... Торопись... Помни, — исполнишь мое поручение, будешь мне сыном по смерть! Но я вижу, Иеремия выходит— из башни... Уходи, только не сразу, поглазей еще по сто­ронам.

—Ну что, мой княже, — остановился Конецпольский, окидывая самодовольным взглядом башни и валы, — неужели же и после всего этого ты скажешь, что крепость не грозна и не испугает врагов?

—Д-да, — покачнулся Иеремия с насмешливой улыбкой, — крепость хороша; но я остаюсь при своем.

—В таком случае, князь превосходит всех не только в военном искусстве, но и в инженерном, — с плохо скрываемым неудовольствием ответил Конецпольский, — я право удивляюсь, — едко прибавил он, опираясь на дорогую трость, — почему бы мосци князю самому не заняться постройкой крепостей.

— О нет, у меня еще есть настолько отваги, что в это бурное время такое мирное занятие, — подчеркнул Иеремия, — мне не по душе! Но исправить чужую ошибку могу с удовольствием, — потер он весело руки, — и с дозволения пана коронного гетмана я отдам приказ.

Иеремия хлопнул три раза в ладоши, и вдруг на всех валах, на всех вершинах башен показались враз, точно по мановению волшебства, жолнеры князя с длинными шестами в руках. На вершинах шестов наколоты были какие-то странные шары. Богдан взглянул и догадался сразу.

Несколько ударов топора — и ряд шестов утвердился правильною аллеей на стенах.

— Ну, что? — самодовольно обвел Иеремия рукою все крепостные валы. — Не прав ли я был? А? Скажи-ка, пан инженер? Вот видишь, и воин может указать ошибку!

— Признаюсь, князь остроумен, — кисло ответил Конецпольский...

— О, за указание ясноосвецоного князя я благодарен его светлости навсегда, — склонился, обнажая голову, Боплан. — Князь сказал последнее слово, — нам остается только восхищаться.

И действительно, восторженные восклицания посыпались со всех сторон.

— Великолепно! Досконально! — выкрикивал, раскачиваясь от грузного смеха, дородный хорунжий. — Сады Семирамиды {44} 44 ...сады Семирамиды — Семирамида — легендарная ассирийская царица. «Сады Семирамиды» — висячие сады, которые будто бы посадила в Вавилоне Семирамида. в сравнении с этой аллеей — ничто!

— Ха-ха-ха! — раздался другой голос. — Я нахожу, что для этого падла князь сделал даже слишком высокую честь!

— Вознес их превыше всех! — покатился от смеха и пан Чаплинский, протискиваясь ближе вперед.

Новые шутки и остроты панские покрыли его голос.

Неподвижно торчали на шестах козацкие головы. Смерть уже покрыла их лица сероватым, безжизненным оттенком. Глаза их были закрыты, сомкнуты губы. Длинные чубы свесились вниз. Величавое спокойствие смерти уже разлилось на их застывших чертах. Казалось, они слушали все эти панские шутки так равнодушно, так безучастно...