Михаил Старицкий - Перед бурей

—А как сбрешешь, обманешь? — переспросил Пешта. — Смотри, погибнем мы, так и тебе не уйти.

На других телегах, которые медленно двигались в темноте, не слышали переговоров Богдана. Под мрачным и низким небом они тянулись на фоне белесоватого снега смутною, громыхающею цепью; кое-кто из козаков сидел, опустивши голову, кое-кто лежал, а кое-кто, прикованный цепью за шею, шел за телегой... Не раздавалось ни стонов, ни криков, ни воплей, а какое-то холодное, молчаливое равнодушие царило над ними... Казалось, что это тянулась перед ними не прощальная, последняя ночь, а медленно разворачивалась их безрадостная, горькая жизнь, такая же мрачная и суровая, как эта холодная, темная степь.

Богдан тихо вздохнул.

— А что пан делает здесь? — раздался у него за спиной неприятный и резкий голос Ясинского.

Богдан вздрогнул, но ответил спокойно:

— А бунтарей хотел посмотреть.

— Удивляюсь пану; я думаю, он видел их ближе и чаще, чем мы, а может, нашлись и соратники?

— Пан шутит, конечно, как шутил и с колом, — уязвил его, овладевая собою Хмельницкий, — ведь я не так глуп, чтоб подъезжал для улики, если бы таковые тут были, — ведь иначе и меня бы исключили сейчас из хоругви!

— У, сто двадцать чертовских хвостов и пану-ехиде, и всем вам в зубы! — прошипел ему вслед Ясинский, закусывая ус. — Погоди, уж я тебя выслежу, доеду!

Между тем ночь близилась к концу. Фигуры всадников вырезывались яснее и яснее; посветлело и свинцовое, низко нависшее небо. Предрассветный холод пробирал до костей. Лица казались грязными и желтыми. Сырой, противный ветер подымал гривы лошадей и пробирался под плащи и в рукава. Кое-где среди всадников слышалось короткое проклятие... а там, в конце обоза, раздавался все тот же однообразный, томительный лязг.

— Ясноосвецоный князь требует к себе пана, — раздался около Хмельницкого голос молодого оруженосца.

Богдан выехал из толпы, пришпорил коня и через минуту почтительно остановился подле князя.

— Ну, что же, вацпане, — обратился к нему в полуоборот Вишневецкий, — скоро ли до Днепра?

— Как ехать, ясный княже? — поклонился Хмельницкий.

— По-яремовски.

— Через час ваша княжья милость остановится на берегу.

— А скажи мне, откуда ты степь так хорошо знаешь? — спросил его как-то отрывисто Вишневецкий, бросая из-под бровей стальной взгляд.

— По поручениям ездил не раз.

— Но... конечно, вацпан и в Сечи бывал, и с дяблами якшался?

— Не был бы иначе козаком, ясный княже.

— А! — спохватился вдруг Иеремия. — От Кодака далеко ль до Сечи?

— Сухим путем, пане княже, в обход — дня два, а то и больше, — приблизился Богдан, сдавив шенкелями коня, — дорог нет... овраги... горы... болота... А если Днепром, через пороги, то десять часов только ходу.

— Сто дяблов! Это бешеная скачка по бешеным волнам.

— Да, бешеная и опасная... и то только в половодье, а в прочее время года она почти невозможна: подводные скалы и камни на каждом шагу сторожат дерзкую чайку.

— Пекельное место! Оттого его, верно, черти и выбрали?

— Но эти черти могут быть страшны для врагов Посполитой Речи, а не для отечества.

— Надеюсь, теперь не страшны, — зло засмеялся князь скрипучим, сухим хохотом, — я сбил им рога.

— Они могут быть преданы, клянусь, пане княже, — душевным голосом пробовал тронуть князя Богдан, — сердце козачье признательно и благородно...

— Лживо, вероломно! — перебил Вишневецкий.

— Если и бывали такие печальные случаи, ясный княже, то козаки в этом брали пример у своих вельможных наставников.

— Что-о? — вскипел князь.

— Ваша княжеская милость простит... Я груб, быть может, и не умею прикрасить правды притворной лестью; но почему же все козачество и весь наш народ не поверит никаким клятвам каноников, ни их целованью креста, а поверит лишь одному слову князя Яремы? Потому что князь Ярема никогда в жизни его не ломал, потому что его слово и на земле, и у бога — святыня!— Таким и должно быть шляхетское слово! — сказал торжественно мягким тоном Ярема, польщенный и покрасневший даже от удовольствия. Слова козака помазали его душу нежным, душистым елеем, и у него промелькнула невольная мысль: «Однако мне не приходило в голову, что между хлопами могут быть такие ценители!»

— Но таково ли оно у других вельможных панов, — ясно- освецоный князь хорошо знает... потому-то, хотя всяк из нас трепещет при имени князя Яремы, но зато за одно его ласковое слово всяк отдаст и жизнь... Пусть попробует ваша княжья милость оказать милосердие, и он приобретет таких верных слуг, каких ему не купить за деньги.