Марианна Федорова - Игнач Крест

Тысяцкий задумчиво посмотрел на него и, как будто говоря сам с собой, произнес:

- Надо бы заковать тебя в железо. - Поднял было руки, чтобы хлопнуть в ладоши, но передумал и нехотя бросил: - Иди. Да передай посаднику, что я прошу примерно наказать тебя за дерзость.

Побелевший Федор понял, что лучше не возобновлять разговор, и опрометью бросился вон.

Вечером того же дня Никита Петрилович, хотя он изрядно замаялся, отправился на широком возке через всю Торговую сторону, потом по мосту через Волхов на Софийскую сторону, а там на Прусскую улицу и остановил возок у двора посадника. Отдуваясь, поднялся на высокое крыльцо и направился в горницу к Степану Твердиславичу.

Посадник, не остывший еще от дневных забот, сидел один и, видимо, был рад гостю. Впрочем, немногословный тысяцкий только кратко сообщил, что все подступы к Новгороду с полудня и восхода преграждены твердями и засеками, а некоторые отряды двинуты аж за сто верст. Днем и ночью пополняются они воями конными и пешими.

Степан Твердиславич одобрительно кивнул, и тогда тысяцкий как бы невзначай спросил, не посылал ли он к нему тиуна своего Федора, чтобы тот выведал, где и какие тверди и засеки стоят, сколько в них воев и оружия. Посадник с недоумением посмотрел на друга:

- Вестимо, нет. Не посылал. Да ведь это твое дело. А нужен будет мой совет - ты сам спросишь.

- Странно…

- А где же Федор? - забеспокоился хозяин. - Что-то его с полдня не видно…

- Надо полагать - не скоро и увидишь.

- Да ты что на уме держишь?

Никита Петрилович и ухом, как говорится, не повел и спокойно ответил:

- Пока ничего. Так, думка одна. А то поспешишь… А ты сам знаешь, у нас на Руси испокон веку принято: доносчику первый кнут. Ну да ладно, я к тебе за советом как раз и пришел.

И эти два человека, в руках которых была теперь судьба Новгорода, а может, и всей Руси, полночи просидели, решая самые неотложные, самые насущные дела.

Кучар, командир первой сотни всего авангардного отряда разведки из двухсот всадников, ехал впереди своих чэригов* по льду Полы, глубоко задумавшись. Этим он дважды нарушил приказ, данный еще Чингисханом: джаун-у-ноян* разведчиков должен быть не впереди, а сзади и зорко смотреть по сторонам, вместо того чтобы погружаться в свои мысли. Мало того, рядом с ним скакал второй сотник, что запрещалось особенно строго. Впрочем, Кучар уже не в первый раз нарушал заветы Повелителя вселенной: война на земле урусов была совсем особой, она требовала новых законов, но никто не решался изменить старые. Он был одним из немногих, кто действовал на свой страх и риск. Кучар поднял глаза и посмотрел вперед. Его смуглое скуластое лицо с припухшими веками казалось почти черным от белизны окружающих снегов. Они ехали на запад, и огромный оранжевый круг заходящего солнца показался Кучару похожим на бубен шамана, обшитый мехом. Он висел еще высоко.

«Надо признаться, - подумал Кучар, мягко покачиваясь в седле, - урусы храбрые воины! Дерутся они отчаянно. Под Коломной убили младшего сына Повелителя вселенной… Вот это была сеча! Какой-то урусский баатур* разрубал наших воинов одним ударом меча пополам, до самого седла. Не поскользнись его конь в луже крови - меня самого ждала бы такая же участь… А Евпатий Коловрат… Много он причинил нам вреда со своей дружиной, хотя в ней и двух минганов* чэригов не было. Здесь без колдовства не обошлось… Лишь камнями из стенобитной машины удалось прикончить Евпатия. Сам Бату сказал тогда, глядя на его тело, что хотел бы иметь такого бойца в числе своих ноянов*. Только пленные урусы не желают что-то вступать в наше войско, как другие племена. Без плети их ничего не заставишь делать… Не поймешь вообще этих урусов… Всего пять дней обороняли Переяславль-Залесский, шесть дней выстояла Рязань, четыре - стольный град Владимир, а этот проклятый Торжок мы не можем взять вторую неделю, хотя крепость в нем величиной с пиалу…»

* Б а а т у р - доблестный воин.

* М и н г а н - тысяча воинов.

* Н о я н - знатный командир.

Тут каурый конь джаун-у-нояна споткнулся о вмерзший в лед обломок копья, и Кучар почувствовал острую боль в левом боку. Он стал жаловаться сотнику, который ехал рядом на вороном жеребце: