Юлия Чернова - Пятый легион Жаворонка

– Что? – переспросил Фуск. – Не знаю, Квинт. Солдату подобает выполнять приказ, а не задавать вопросы.

Тон его был слишком резок. Юния улыбнулась.

– Актеры в этом году дают представление за представлением, – рассеянно заметил Вибий Крисп. – Не только в театрах, но и в частных домах.

– Парис имеет необыкновенный успех, – поддержал Регул. – Говорят, Виния Руфина охотно приглашает его.

Худое, скуластое лицо префекта стало злым.

– Божественная Августа приглашает его еще чаще, – ответил он. – Что с того?

Регул замешкался с ответом. Открыто обвинить Августу никто бы не решился.

– Или ты видишь в этом что-то дурное? – допытывался Фуск. – Возможно, ты вздумал судить поступки Августы? А то и самого Цезаря? Это пахнет законом об оскорблении величества.

Крисп и Мессалин одновременно отодвинулись от Регула. Юния, увенчанная косами германских рабынь, была уже на другом конце двора.

– Я упомянул о Винии Руфине, – возвысил голос Регул, став еще бледнее, – и только.

– Позволь. Ты говорил об актере Парисе и зрителях, у которых он имеет успех.

– Я не знал, что божественная Августа им восхищается.

– Теперь знаешь. Поспешишь объявить себя другом Париса?

Регул окончательно запутался, принужденный выбирать между гневом Августы и Цезаря.

– Так что же? Не выкажешь дружбы Парису? Или мнение Августы для тебя неважно?

– Важнее мнение Цезаря, – выбрал Регул.

Корнелий Фуск не ответил, взглянув куда-то за спину Регула. Тот обернулся и позеленел. Августа Домиция стояла позади него и, сложив руки на груди, внимала разговору. Несомненно, она находилась там уже давно, и Фуск ее прекрасно видел. Высокая, крепко сбитая – дочь Домиция Корбулона, победителя парфян, унаследовала от отца рост и сложение. У нее был массивный подбородок, крупный нос. Над широким лбом поднимались завитые в мелкие кольца волосы. Домицию никто не назвал бы красавицей, но от нее исходила сила, и сила безжалостная. На бренные останки Регула было больно смотреть.

Фуск прошел во внутренние покои дворца. Чем ближе к комнатам императора, тем пустыннее становились галереи и переходы. Шаги рабов шелестели не громче капель, разбивавшихся о чаши фонтанов. Фуск и сам начал ступать осторожнее. Приблизился к дверям, отделанным золотом и перламутром, вызвал императорского секретаря. Тот явился незамедлительно.

– О чем префекту угодно говорить с Цезарем?

Разумеется, не об актере Парисе. Есть повод более серьезный. Настолько серьезный, что императору впору забыть об актере.

– Тревожные вести с мезийской границы. Даки готовятся к войне.

Секретарь беззвучно исчез, чтобы вернуться через мгновение.

– Божественный Цезарь отдыхает и призовет тебя позже.

Фуск не ждал иного ответа, но едва справился с досадой. Император не желает ни о чем думать, пока не покончит с дерзким актером. Выходит, надежды отвлечь его – нет совершенно. Скверно. Да и положение в Мезии требует срочного вмешательства. Нужно переместить войска… Он не может этого сделать, без согласия императора.

Зато позаботиться об актере – может.

Из четырех сортов коринфской бронзы самым дорогим считается сорт, называемый «печеночным». Темный, с винно-красным отливом. Таков был точь-в-точь цвет волос Винии Руфины. Только сейчас падавшие на лоб красноватые пряди совсем потемнели от пота. Под глазами – синеватые полукружия.

Фуск осторожно коснулся ее руки. Узкая ладонь была горячей и влажной. Виния разлепила запекшиеся губы.

– Лихорадит.

– Лекарь велел ей не вставать с постели, – наябедничал Гай Элий. – Как думаешь, последовала она совету? О, да, как все женщины – строго наоборот.

Гай улыбнулся, но в его светлых глазах не отразилось улыбки. Узкое смуглое лицо оставалось тревожным, почти сумрачным. Тога с пурпурным окаемом сияла белизной, ни одна тщательно заложенная складка не была смята – словно по мановению руки он перенесся из дома на многолюдный Форум, минуя толчею узких улиц.

Солнце клонилось к закату, на тусклом от жара небе появились первые золотистые облака. Удлинились тени от многочисленных колонн и статуй, украшавших Форум. Белоснежные портики храмов начинали розоветь, тени становились фиолетовыми. Близился час вечерней свежести, когда истомленный солнцем город спешил вздохнуть полной грудью. С каждой минутой на площади делалось все оживленнее.

– Тебе следовало увезти ее, – начал Фуск и тотчас спохватился: Элий, исполнявший обязанности претора, не мог покинуть город. – Твой отец мог бы. Почему вы не уговорили ее уехать?