Юлия Гнатюк - Игорь. Корень Рода

– Ты это к чему? – с подозрительным прищуром глянул на него Младший.

– К тому, что деньги считать, торг вести – это у жидовинов в крови, пусть тем и занимаются. А вот то, что хазарам, будет ведомо, куда идёт дружина Киевская, мне не нравится. Когда мы на Царьград походом собирались, то делали так, чтоб о том до поры до времени никто и догадаться не мог. К тому ж изведыватели печенегов сговорили на Хазарию набеги в час нашего похода совершать.

– А я кочевников задабривать не собираюсь, их время от времени бить крепко надо, тогда они и будут послушны, а всякие изведывательские уловки моей дружине ни к чему! – ответил, мрачнея, князь. Его, как всегда, уязвило невольное сравнение с прославленным родичем, из тени которого он всё время исподволь стремился вырваться. – Да ведь те же хазарские купцы рекут, что и дядька Ольг их услугами пользовался, и тоже деньги перед походом на Царьград брал для подготовки дружины.

– Может и брал отец у них деньги, – в раздумье отвечал Олег, – только кроме сильной дружины у него волхвы да изведыватели с обозами шли, и сам он чутьё имел против разного рода хитростей. А что сейчас мыслят о предстоящем походе волхвы и мать Ефанда?

Упоминание о мнении волхвов и матери укололо самолюбие Игоря не менее, чем сравнение с дядькой, но он смирил свой гнев и раздражение, помолчал, рассматривая ножны и рукоять своего скрамасакса, будто видел их впервые, а потом молвил сердито, но сдержанно.

– Ну, воля твоя, оставайся, коль так, в Киеве, на случай гостей незваных. – А про себя подумал, что так оно, наверное, и лепше: славу делить на двоих – только раздоры сеять. «Гляди, как Старшой-то обрадовался, виду не подал, да я чую, теперь никто не будет ему мешать на Ольгу пялиться. Пожалуй, предупрежу её строго, чтоб ни-ни».

– Об одном тебя попрошу, брат, – молвил примирительно Олег, – не хочешь брать изведывателей, возьми в поход с собой хоть Грозу, под его началом изведывательская сотня, что у Корчева приглядывает за судами нашими.

– Отчего это ты за него просишь? – спросил Игорь, глядя куда-то в сторону.

– Брата и любимую он ищет, которых хазары похитили, когда ему ещё лет пятнадцать было. Всю жизнь ищет, тем и живёт, и оттого во все дальние походы просится. Возьми; Гроза хоть и в возрасте, но сотник добрый, к тому же и по-хазарски, и по-гречески разумеет, он ведь из тавро-русов.

– Я что-то такое слышал, – задумчиво проговорил Игорь. Потом покачал головой с некоторым удивлением. – Скажи-ка, уже в возрасте, а суженую и брата до сих пор ищет! – в очах князя мелькнуло нечто незнакомое, но через миг он уже овладел собой. – Ну ладно, коль просишь и поруку за него даёшь, возьму, – молвил он снисходительным тоном, довольный тем, что Старший обращается к нему, как к князю.

Не стала более увещевать сына и Ефанда, мол, делай, как решишь, а за своё решение сам и ответишь. Не понял тогда Игорь значения материнских слов. Власть, обретённая после смерти дядьки Ольга, не только тяжким грузом давила на плечи, но и хмельным мёдом кружила голову.

– Поход твой на Хвалисское море не одобряю, но и удерживать боле не смею, прошу только, возьми с собой отцовский Болотный меч, он ведь не простой, а заговорный, пусть с тобой всегда будет, как прежде амулет.

– Хорошо, возьму, – хмурясь, ответил Игорь.

После Купалина дня, как шесть лет тому, Киев провожал своих воинов в дальний поход. Снова расцвела Почайна парусами многими, будто синий Сварожий луг цветами. Двинулись вниз по синей Непре лодьи Киевской, Варяжской и Новгородской дружин. Только сегодня во главе их не седой могучий Ольг Вещий, а его племянник Игорь, коего варяги по-своему Ингардом кличут. А воевода Олег на этот раз остаётся в Киеве, ведь нельзя оставлять грады и веси Руси без крепкой охороны и умелых воинов. На душе Олега, глядящего на уходящие воинские лодьи, было как-то неуютно, как утром в стылой горнице при нетопленной печи.

Великий Могун правил службу на Перуновой горе, а Велесдар ещё с Семиярилина дня ушёл в Берестянскую пущу, дабы там, в уединении творить молитвы русским богам да лечить окрестный люд огнищанский.

Гроза любил море. Особенно нравилось ему в утренний или предвечерний час в тихую погоду, сидя на берегу, слушать его живой шёпот в нескольких шагах. Свежее дыханье Стрибога приносит запахи рыбы, морских водорослей и ещё много чего, каким-то образом созвучного человеческой душе. Мерные, как само время, волны задумчиво шуршат перекатываемой ими галькой. Вот уже, кажется, не море шуршит галькой, а сама вечность пересчитывает время. Мысли становятся лёгкими и начинают скользить по волнам, подобно резвой игре дельфинов, – удивительных существ, которые, погружаясь и выныривая в согласии друг с дружкой, уносятся всё дальше от берега.