Вера Крыжановская-Рочестер - Фараон Мернефта

Невольно я положила руку ему на голову, и пальцы погрузились в густые шелковистые кудри. При этом прикосновении я задрожала и, забывая осторожность и предрассудки, произнесла прерывавшимся от слез голосом:

– Ты страдаешь не один, Итамар, да послужит тебе это утешением. Я плачу, потому что происхождение твое – бездна между тобой и дочерью фараона.

При этих словах Итамар вскочил на ноги, схватив обе руки мои, склонился ко мне, жадно читая в моих глазах то, что я не в силах была скрывать. Он привлек меня в свои объятия, его пылающие уста слились с моими, шепча:

– Термутис…

Час спустя, возвращаясь в свои комнаты, я чувствовала себя оглушенной. Аснат, бледная и встревоженная, помогла мне лечь, но я не могла уснуть, опьянев от счастья, и в то же время ощущала себя угнетенной.

Что сказали бы Рамзес и жрецы, если бы узнали правду? Но я гнала эту мысль подальше от себя.

Прошло несколько недель. Под контролем верной Аснат я несколько раз виделась с Итамаром и трепетала от одной мысли, что мы расстанемся навсегда. А между тем неизбежная разлука приближалась, двор готовился к возвращению в Фивы. В слепой страсти я вздумала принять Итамара в число своих служителей, чтобы увезти с собою, но в ночь, когда мы должны были все решить окончательно, он не пришел на свидание. Вместо него явился Апофис.

– Я все знаю, царевна, – сказал он в виде извинения. – И пришел умолять вас на коленях прекратить отношения с моим другом, ибо все мы рискуем головою. Мне кажется, за вами уже следят.

Он восстал против моего намерения увезти возлюбленного, уверяя, что у самого Итамара хватит ума отказаться, и я вынуждена была уступить, поставив единственным условием еще одно свидание, чтобы проститься.

Шенефрес после сурового отказа держался от меня на почтительном расстоянии, но однажды на пиру я уловила его взгляд, полный ненависти, ярости, насмешки, а от прежнего почтения не осталось и следа. Но откуда ему было знать?.. Нет, это невозможно!.. Нечистая совесть всюду заставляла видеть призраки.

Накануне отъезда я свиделась с Итамаром. С горькой печалью я вырвалась из его объятий, в последний раз он прижал руку мою к своим губам и исчез.

Мрачной и унылой возвращалась я в Фивы, но для устранения подозрений вела привычный образ жизни. В то же время я сделала открытие, которое едва не лишило меня рассудка…

Я не смогла рассказать об этом даже верной подруге, холодный пот выступал при одной мысли о том, что меня ожидало. Только инстинкт заставлял меня молчать, и я скрывала тайну, заставляя себя казаться веселою и не жалея румян для побледневшего лица.

Как-то вечером, когда я отпустила свою свиту, Аснат, оставшаяся со мною наедине, стараясь развлечь меня болтовнею, вдруг сказала:

– Знаешь, брат шепнул, что сегодня за обедом Рамзес говорил о тебе: ему кажется, что тебя сглазили, поэтому он приказал великому жрецу храма Амона прислать врача, который принесет амулеты. И вправду, Термутис, ты плохо выглядишь, знаю, что тебя мучит любовь к еврею, но сама знаешь, что должна о нем забыть.

Я ничего не ответила: казалось, что сердце разорвется от страха. Завтра придет жрец и врач, посланный Рамзесом, и правда, лишившая меня покоя, будет открыта. Вид мой был так ужасен, что Аснат, взглянув на меня, воскликнула:

– Термутис, что с тобой?

Я привлекла ее к себе и открыла все…

Бледная как смерть, Аснат закрыла лицо руками.

– Мы все погибли, – прошептала она. – Что ты сделала, Термутис! А Итамар, как он посмел!..

– Оставь его, я одна виновата, – ответила я, закрывая ей рот.

Мы провели ужасную ночь, и только под утро усталость заставила погрузиться в тяжелый и глубокий сон.

Проснувшись, я приказала себя одеть, нарумянилась и уселась иа небольшой террасе, украшенной цветами. Воздух был свеж, но от страха перед тем, что должно было произойти, все мое тело горело. Я отпустила всех, кроме нескольких женщин, которые овевали меня опахалами, и ждала жреца. Аснат занималась рукоделием, но ужас сковывал ее уста и заставлял дрожать руки.

Жуткие мысли прервал придворный, явившийся доложить, что со мной желает поговорить Суанро, врач храма Амона.

Когда жрец приблизился и сел рядом, в моих глазах потемнело. Я неоднократно видела Суанро, не обращая на него особого внимания, но в эту страшную минуту черты его лица врезались в трепетавшую душу.

То был еще человек молодой, прекрасное, спокойное лицо которого выражало искреннюю доброту; его глубокие глаза, казалось, читали в сердце человека, как в раскрытой книге.