Олег Яковлев - Всей землёй володеть

– Как же можешь ты, безродный раб, такому человеку родичем быть?! Врёшь ты всё! – визгливо прикрикнул Никита и замахнулся на Тальца плетью.

Лицо его потемнело от злости, маленькие чёрные глазки налились яростью и готовы были, казалось, выскочить из орбит.

– Не трожь мальца! Веди себя, как Божьему слуге подобает, брат! Кроток будь, смиренен. – Иаков схватил евнуха за руку. – И не врёт, думаю, ничего парень. А еже [198] Еже ( др.-рус. ) – если. что и приврал, дак не нам его судить. Вишь, от поганых он бежал, спасался, родичей всех потерял. А что до Яровита, то ведомо – не из бояр он вышел. За то и недолюбливают его в Чернигове были [199] Были ( др.-рус. ) – бояре. родовитые, за ровню себе не почитают. А сами же токмо обжорством да пьянством славны. Ты, отроче, – обратился он с ласковой улыбкой к Тальцу, – сиди покуда, отдыхай, гляди на бел свет. Сподобит Господь, довезём тя до Чернигова. Недалече. К вечеру будем тамо. Трогай, Никита.

Телега сдвинулась с места, заскрипела. Кобыла с жёлтой свалявшейся гривой неторопливо, шагом побрела вдоль реки. Никита со злостью хлестнул её плетью.

– Старая кляча! – ругнулся он, но, уловив осуждающий взгляд Иакова, презрительно скривился и умолк.

Кобыла перешла на рысь. Трясясь на кочках и ухабах, покатилась телега по пыльному шляху.

Справа, за курганами алела багрянцем утренняя заря. Лёгкие розоватые облачка медленно ползли по светлеющему небосводу. В рощах пробуждались птицы, отовсюду слышалось громкое щебетание. Унылой чередой потянулись поросшие ковылём и разнотравьем дикие поля.

Солнце выплыло из-за окоёма, ударило в глаза яркими копьями-лучами. Талец зажмурил глаза. По щеке покатилась струйкой слезинка.

– Жаркий день будет, – взглянув на небо, промолвил Иаков.

Талец спросил:

– А книги где, что вы везёте?

– Да вон в ларях. Зришь?

Отрок обернулся назад и изумлённо уставился на два огромных окованных серебром ларя с висячими замками.

– Ты грамоту разумеешь? – добродушно вопросил Иаков.

Талец смутился и отрицательно мотнул головой.

– Научат тя. В Чернигове школа есть. Не токмо бояр – и людинов, и смердов учат. Всяк человек разуметь грамоту должен. Вот книги везём. На русском, греческом, латынском писаны. Евангелие, Деяния апостолов, молитвослов, хронографы разноличные.

– Ветхий Завет забыл, брат Иаков, – провизжал Никита. – Не эта ли книга наипаче иных важна для разумения?

– Что ты мне всё про Ветхий Завет, брат Никита? – Иаков нахмурился, помрачнел, в светлых глазах его вспыхнул неодобрительный огонёк. – Дивлюсь те. Сдаётся, впал ты в ересь жидовскую. Ибо ни Евангелия, ни Апостола, – святых книг, в Благодати Господней нам переданных, – ни честь, ни слушать не хощешь. Боюсь, прельщён ты еси от ворога.

– Дивлюсь и я тебе, списатель. – Безбородый евнух ухмыльнулся. – Из Ветхого Завета – мудрость почерпнёшь, советы, опыт, из поколенья в поколенье переданный. Как и людская жизнь ныне полна грехов, так и там. И страх Божий, и кары, и казни Господни – обо всём сведаешь из этой книги. Весь наш греховный мир, как на ладони, узришь. В том великая ценность Ветхого Завета. Мудрым станешь, как царь Соломон.

Монахи шумно заспорили, с русского языка перешли на греческий, непонятный отроку, Талец с раскрытым от изумления ртом смотрел на них, ожесточённых, одержимых, готовых, казалось, вцепиться друг в друга.

Никита брызгал в ярости слюной; Иаков, гневно сжимая обеими руками палку, отвечал – зло, резко, лицо его раскраснелось от волнения.

Талец немало испугался. Он никак не мог уразуметь, из-за чего вспыхнул этот странный горячий спор, почему монахи готовы побить друг дружку, как какие-то грубые, неотёсанные мужики. У них в селе, бывало не раз, спорили, учиняли драки, ругались – то по пьяному делу, то из-за бабы, но чтобы вот так! Из-за книг?! Отрок удивлённо пожал плечами.

– Такие, как ты, семя зловредное сеют! – заключил Иаков.

Он устало смахнул со лба пот, откинул на спину чёрный куколь и, посмотрев на растерянного Тальца, неожиданно рассмеялся.

– Эй, отроче! Гляжу, перепужали мы тя. Али как?

Талец промолчал, смущённо улыбнувшись.

– Не пужайся. Мы вот поспорим, покричим да отойдём. Монахи ведь, не ратные люди. Верно ли говорю, брат Никита?

Евнух хмуро кивнул.

Дальше ехали молча, Талец с любопытством завертел головой, осматриваясь вокруг. Дикую степь сменили возделанные поля, густо засеянные пшеницей. Вдали видны были работающие крестьяне – мужики в посконных рубахах, бабы в ярких, разноцветных саянах, в платках на головах. В самый разгар вступила жатва. Талец вздохнул и, вспомнив с остротой и горечью всё случившееся в родном селе, вдруг расплакался, уткнувшись лицом в колючую холстину.