Нелли Шульман - Вельяминовы. За горизонт. Книга вторая. Том пятый

Зазвенели ключи, Аарон потерся носом о ее щеку:

– Никакого Голема там нет, но для будущей пьесы мне надо все увидеть своими глазами…, – Тиква остановилась перед низкой, запертой на амбарный замок дверью:

– Его просто не нашли, – задумчиво сказала девушка, – не зря сторож говорил, что во время войны нацист, пытавшийся сюда зайти, потом умер. И вообще, – Тиква улыбнулась, – может быть, это была девушка и она потом влюбилась в своего создателя, – Аарон с натугой повернул ключ в замке:

– Сейчас и проверим. Но твоя история с девушкой мне нравится…, – они нырнули на низкий, полутемный чердак.

На беленом чердаке приятно пахло сушеными травами. У полукруглого окна устроили конторку темного дуба, с аккуратно разложенными бумагами и серебряной чернильницей. С пера стряхнули каплю, изящная рука разгладила пергамент. Хана смешливо подумала:

– Папа об этом молчит, иначе никто не стал бы покупать мезузы или заказывать свитки Торы. Но я не делаю ничего, запрещенного мудрецами, такое просто не принято…

Она перехватила у отца перо несколько лет назад, когда рав Горовиц стал страдать от воспалений кости, как называли его болезнь лекари. Ловкие пальцы отца распухали и отказывались слушаться:

– Жаль, что я не могу снять боль, – вздохнула девушка, – папе приходится принимать опиум, а от него туманится голова…, – рав Горовиц отказывался от снадобий, объясняя, что для заседаний раввинского суда голова нужна как раз светлая:

– Элияху тоже считает, что опиумом нельзя злоупотреблять, – вспомнила Хана, – но и он никак не может помочь папе…, – старший брат держал процветающую врачебную практику в Амстердаме:

– У них с Сарой-Мирьям двое детей, – Хана полюбовалась ровными буквами мезузы, – и у меня тоже появятся малыши…, – о будущем она думала спокойно.

С мезузами и свитками ее должен был заменить кто-то из братьев, хотя отец всегда хвалил именно ее работу:

– Я все делаю быстрее других, – она посыпала пергамент песком, – и очень тщательно. У меня не случается ошибок даже в тексте Торы…, – писцам полагалось окунаться в микву перед началом дневной работы. Хана, незамужняя девушка, не могла появляться в микве открыто:

– Но мама обо всем заботится, – крутая лестница слегка заскрипела, – не зря она надзирает за главной миквой Казимежа…, – в окне, над крышами еврейского квартала распахивалось весеннее, яркое небо. По охряной черепице расхаживали серые голуби.

На Хану повеяло уютным запахом ванили и пряностей. Щеки матери раскраснелись от жара очага. Мирьям покрыла голову домашним, шелковым тюрбаном:

– У нее до сих пор ни одного седого волоса, – благоговейно подумала девушка, – и ни одной морщины, а ведь ей почти шестьдесят лет…, – мать ласково обняла ее за плечи:

– Очень хорошо получилось, милая…, – на конторку легло потрепанное послание в запечатанном сургучом самодельном конверте, – складывайся и пойдем на кухню, – Мирьям улыбнулась, – я приготовила три перемены блюд, но для встречи со сватами надо подать пять, чтобы не ударить в грязь лицом…, – сегодня они ждали родителей будущей невесты Арье, самого младшего Горовица:

– Он женится и останусь одна я, – поняла Хана, – мне двадцать один год. В моих летах у всех женщин по трое-четверо детей…, – она всегда чувствовала себя неловко с непокрытой головой:

– Словно я какая-нибудь уродина, – горько подумала девушка, – но ведь и они выходят замуж, а ко мне никто не сватается…, – словно услышав ее, мать подмигнула:

– Потому что боятся. Ничего, – она поцеловала вороные локоны на затылке дочери, – найдется и тот, что не испугается…, – Хана повертела неподписанное послание:

– Это оттуда, – она указала глазами на восток, – что, наконец, заключают мир…, – на границе Речи Посполитой и Московского царства второй год подряд продолжались стычки. Мать кивнула:

– Через две недели, неподалеку от Смоленска, – она сломала печать, – село называется…, – Мирьям пошевелила губами, – Семлево…, – Хана хотела спросить, как мать узнала о Смоленске, но прикусила язык:

– Она все всегда знает. Впрочем, и я тоже, кажется…, – мезузы и свитки Торы ее научил писать отец. Мать с детства наставляла ее в изготовлении амулетов. Беременные женщины и родильницы платили золотом за пергаменты, защищающие от похитительницы младенцев, жестокой Лилит, и других демонов.

Хана подергала красную шерстяную ниточку у себя на запястье. Такие привозили из Святой Земли и продавали втридорога: