Александр Идоленков - Подвиг бессмертия. Книга первая. Откровение

Короткая летняя ночь незаметно и таинственно таяла на глазах, гася на небосводе последние утренние звёзды; заря слегка позолотила нежно-голубой восток небес; на землю опустилась утренняя прохлада. Луга покрылись белёсым туманом, проявившимся будто из недр земли; безмолвная девственная тишина ночи пробуждалась от ночного сна, незримо нарушаясь дыханием утра.

Молодость… Клонило в дремоту. Дома, не раздеваясь, Стёпа упал на сеновале в своё логово; мгновенно провалился в бездну глубочайшего сна.

Проснулся он от жгучей боли вдоль спины.

– Я те покажу, жених, как себя вести… – причитал Анисим, нанося удары ремнём в такт каждого слова.

Сон улетучился мгновенно. Степан ловко ухватился за ремень, вскочил, резко дёрнув на себя и одновременно подставив подножку, увернулся, уступая место падающему в сено Анисиму. Тот кулём свалился, крякнув, будто отрыгнул из желудка неразжеванную, застрявшую там недоваренную свёклу.

– Папань, за что? Сначала разберись, а потом и за ремень берись, – отрывистым голосом возразил возмущённый Степан, подавая руку помощи. Но увидев, что отец обиделся, к сказанному добавил: – Ничья, 0—0, – промямлил почти беззвучно растерянный Стёпа. Отец кряхтя встал, поглядывая на сына удивлёнными глазами. Степан поглаживал горевшие от боли плечи, ожидая неприятностей от возмущённого отца за грубое непочтение родителя.

От неожиданности обезоруженный Анисим был обескуражен и унижен; он временно потерял дар речи. «Как это так, родной сын поднял руку на своего отца. Стыд и срам. Как теперь людям в глаза смотреть. Слава богу, никто из посторонних этого позора не видел», – думал растерянный старик. Мысли роились в его голове одна позорнее другой.

Как только он встал, его порты без ремня свалились с тощего зада прямо на сено, хорошо что у него длинная рубаха, а то ведь срам какой. Анисим от серии таких конфузов на старости лет насупился и поник окончательно. Степан подал ему ремень и отвернулся, давясь нахлынувшим смехом.

– Тьфу… ещё напасть. Чего ржёшь, балбес, бесстыжие твои глаза? Там Лунчиха голосит на всю округу, собрала весь край, не протолкнёшься. Позор-то какой! Ты, говорит она, её Ваську изувечил вчера. Что скажешь на это? Да так оно и было, можешь не брехать мне, то, что ты проделал со мной, думаю, так оно и было, ему не сладко досталось от твоих забав, шалопай безбожный!

– Папань, не верь ты ей, я защищался… и сейчас тоже. Я не маленький и не позволю лупить себя зря по рёбрам без разбора. Уронил тебя на мягкое сено, я знал, что не расшибёшься. Да и вообще, в борьбе думать некогда, делается всё автоматически, ты меня начал бить, я применил защитный приём, я даже не знал, что это ты. Папань, ты меня прости… я не нарочно. Честное слово! – он умолк, но ненадолго. – Васька первый на меня набросился, я его только оттолкнул от себя, а он нескладно упал и вывихнул себе руку. Вот те крест, правду говорю. – Он одним движением, явно не думая, осенил себя крёстным знаменем.

Это, заметил про себя Анисим, он делал крайне редко. Степан говорил быстро, запальчиво, с волнением, меняя постоянно ход мыслей, горячился, чувствуя себя виноватым перед отцом. В интонации голоса, да и во всей путаной речи, особенно в последних его словах, звучала страстная убеждённость и искренность, как на исповеди.

Это окончательно успокоило Анисима, и он, затянув ремень на портах, молча спустился вниз на землю по приставной лестнице, успокоившись и простив своего любимца, мысленно обвинив себя.

По пути он самозабвенно размышлял: «Ловок проказник, как пушинку бросил. Не пропадёт парень, за его будущее я спокоен. Это работа Григория, спасибо, сынок, за науку». На сердце было легко от чувства непогрешимой невиновности сына – надежды и опоры старикам в неизменно и неминуемо так быстро накатывающей старости.

Задолго до этого, будучи человеком практичным, почувствовав старческое недомогание, он продумал расклад жизни своих оставшихся дней. Ставку на этот счёт он сделал на Степана. Всё до мелочей укладывалось по его задумке: отделить старших сыновей, женить Стёпку, если, конечно, удастся, на Немковой Екатерине, дочери друга своего, с которым служили в армии в Питере. Пожить под старость тихой, мирной, старческой жизнью без этой суеты и шумной суматохи многочисленной семьи, поглаживая по головкам будущих маленьких Стёпкиных сорванцов. Сегодняшний случай он не брал в расчёт, по первости он сам спорол горячку. «Ну, негоже так поступать с таким взрослым парнем, да ещё спросонок, с его-то прытью…» – мыслил Анисим, с просветлённым лицом подходя к ревущей толпе.