Леонид Шувалов - Суд праведный

– Ну, здравствуй, здравствуй, Пров Савелыч! – усмехнулся Збитнев.

Скрывая растерянность, Мануйлов проговорил:

– Здравствуйте и вам… – и тут же напустился на сноху: – В доме такой гость, а ты даже стула не предложила, дура стоеросовая! Пост еще токмо начался, а у тебя одна дурь в голове!

В глазах пристава загорелись веселые огоньки, а Мануйлов суетился всё больше.

– Пожалте в чистую половину, ваше благородие, Платон Архипович!

Грузно опустившись на стул, Збитнев мерно забарабанил толстыми пальцами по столешнице, покрытой домотканой скатертью. Потом смерил старосту давящим взглядом:

– Да ты, Пров Савелыч, садись… Садись, садись! Разговор будет серьезный.

Мануйлов повел плечами, кряхтя присел на кованый сундук. Выдержав паузу, пристав, как что-то само собой разумеющееся, проговорил:

– Поди, рад, Пров Савелыч, что Кунгуров преставился?

Староста от неожиданности задохнулся:

– Как так?! Побойтесь Бога, Платон Архипович! Пошто на меня напраслину таку возводите? Али провинился я перед вами?

– Да передо мной-то что, любезный… Просто припомнилось мне, каким волком ты на Кунгурова глядел, когда он в старосты метил. Вот и подумалось…

– Дык энто кады было! – немного перевел дыхание Мануйлов. – Кто старое помянет!..

Пристав смягчил взгляд, почти простодушно уже заметил:

– Ладно, Пров Савелыч, ладно… Не подумай чего. Мне без разницы, кто Кунгурова колом тюкнул. Анисим ли Белов, кто другой. Главное – есть убиенный, должен быть и тот, кто его жизни лишил. Правильно?

Еще не понимая, к чему клонит становой, напуганный Мануйлов осторожно кивнул:

– Верно…

– Вот видишь, мы начинаем понимать друг друга… – улыбнулся Збитнев. – Кстати, а где ты ночью-то был?

Мануйлов свел кустистые брови, помолчал, раздумывая, потом нехотя ответил:

– Как все христиане… Проводил Василия Христофоровича и спать лег…

– Так до утра и проспал? – на крупном лице пристава появилось искреннее удивление.

Староста сразу насупился:

– Да нет… Лег было, а там вскоре и Василий Христофорович возвернулся… Взмокший весь, нервенный…

– Стряслось с ним чего?

– Нешто он скажет! – пожал плечами Мануйлов. – А допытываться мне не к лицу, да и ушел он вскорости…

– А ты спать лег и до утра проспал… – закончил за старосту Збитнев.

Мануйлов кивнул:

– По случаю праздника под хмельком был, вот и сморился…

– Ну да, конечно, – охотно согласился Платон Архипович. И опять посуровел взглядом: – Я-то тебе зла не желаю, Пров Савелыч… Но ведь приедет судебный следователь. Они, знаешь, любезный, какие? Дото-ошные… Прознает про вашу давнишнюю вражду с Кунгуровым и начнет…

– А чего я? Чего начнет-то?

– Ну как… Вечером вместе винцо пили? Пили. Потом, сам же говоришь, что Кунгуров возбужденный вернулся… Вот вы с ним и разругались да разодрались… И труп-то прямо рядом с твоим домом…

– Ну так… – поежился староста. – Дык…

– Дык не дык, – перебил его становой пристав. – А даже мне непонятно, каким же образом ты на него натолкнулся, да еще в такую раннюю пору!

Почуяв опасность, Мануйлов сгорбился:

– Дык… Из ворот вышел, а он вот он…

– Вышел-то вышел, – развел руками Збитнев. – А все одно – непонятно! Ворота во-он где, а Кунгуров лежал во-он где… Никак не мог ты его, любезный Пров Савелыч, заметить. Я проверял. Не мог!

Ошарашенно потирая бороду, староста протянул:

– Дык… Заметил же…

– Ну ладно… – Збитнев хлопнул себя по тугому бедру, поднялся. – Ты на досуге всё хорошенько обмозгуй, а надумаешь чего, приходи… Посоветуемся.

Мануйлов поспешно бросился провожать гостя, а тот, уже в дверях, обернулся:

– Обманул ты меня, Пров Савелыч…

– Я-я-я?! – оторопело выпучил глаза староста.

– Ты, Пров Савелыч, ты, – словно сожалея, покачал головой Збитнев.

– Кады же энто? – сглотнув кадыком, просипел староста.

Збитнев посмотрел на него и, чуть склонившись к его заросшему седыми волосами уху, шепнул:

– Не ночевал ты дома, любезный. Сведения имею… – Пристав распрямился, грозно выпятил грудь и столь же грозно добавил: – Думай, Пров Савелыч. Хорошенько думай!

Настасья Ёлкина, сердито гремя чугунками, искоса поглядывала на удобно расположившегося за столом урядника Саломатова. Опустошив остатки четверти, тот тупо и сонно смотрел в замерзшее окно. Потом, встрепенувшись, гаркнул:

– Слышь, хозяйка! Налей-ка еще очищенной!

Одернув на выпирающем животе фартук, Настасья проворчала: