Давид Павельев: Тутанхамон

Т у т а н х а м о н. Здравствуйте, господин Хоремхеб. Простите, что мы не смогли вас как следует встретить…

Х о р е м х е б. Ничего страшного. Перебьюсь.

Э х н а т о н (кричит на весь зал, размахивая руками и глядя в потолок) Хоремхеб! А я надеялся, хетты насадят его на пику раньше, чем я испущу дух. Тьфу, пропасть! И ради этого стоило жить!

Х о р е м х е б (Эйе) И это вы меня просили сдерживаться?

Э й е. Простите уж бедному умирающему…

Х о р е м х е б. Окажись мы с вами на его месте, он не был бы так политкорректен, как вам хочется.

Э х н а т о н. Тутанхамон, послушай старика – гони в шею этого мерзавца! Он тебе ещё задаст гвоздя. Будешь маршировать под его барабаны. Знаешь, как он любит, когда маршируют? Вот так, вот так!

Вскакивает с трона и начинает маршировать вокруг трона. Нефертити, Макетамон и часть рабов маршируют вместе с ним.

Хоремхеб фыркает и отворачивается.

Э х н а т о н. А Эйе, эта старая плешивая крыса! Вечно он рассуждает о том, как бы никому не навредить, не причинить кому-нибудь боли. Лицемер! Интриган с вечно слезящимися глазами! Потому-то он так много разглагольствует про этику – уж очень хочет сесть на моё место и делать всё, что делаю я. Да поднять революцию кишка тонка. Вот и остаётся всё время болтать про гуманизм, чтобы никто не догадался, какой он трус. Конченое ничтожество!

Э й е. Ну, знаете…

Х о р е м х е б (саркастически) Ну он же бедный умирающий.

Эйе отворачивается.

Э х н а т о н. Посмотри, Тутанхамон, что за наследство тебе остаётся! Помяни моё слово, эти двое зададут тебе жару! Один – тупая военщина, не годная ни на что, кроме разбоя, другой – кабинетный философ, мелкий пакостник и крючкотвор, возомнивший себя виртуозом политики! Двадцать лет они страстно желали меня убить. Сколько раз эти ничтожества имели такую возможность. Каждый день, каждую секунду один мог подсыпать мне яд в вино, а другой натравить на меня своих пустоголовых солдафонов! Разве они сделали это? Кишка тонка! Они ограничивались лишь тем, что промывали мозги моему сыну и настраивали его против меня. Это же черви, копошащиеся в трупах!

Т у т а н х а м о н. Если они черви, почему же ты не раздавил их?

Э х н а т о н. Мне было гораздо приятнее иметь их живыми. Скучно жить, когда тебя никто не ненавидит. Ненависть – всё равно что острая приправа в постном бульоне. Она даёт тебе возможность почувствовать свою силу, она возвышает тебя над всем миром. Ненависть доказывает тебе, что тебя не жалеют. Всю жизнь я готов был убивать только ради того, чтобы меня не жалели. Это тупейшее чувство, которое унижает тебя. Вот если ты убийца, изверг и тиран, а они пресмыкаются перед тобой – вот оно высшее наслаждение!

Т у т а н х а м о н. Я никогда не понимал таких наслаждений. И не хочу понимать!

Э х н а т о н. Ты всего лишь желторотый юнец, совсем ничего не смыслящий в жизни! Это старая лисица запудрила тебе мозги. Заставила ненавидеть меня и мою религию. Да что ты знаешь о моей религии? Знаешь ли ты, почему я придумал её? Почему низверг их идиотских божков со звериными мордами? Ничего ты не знаешь! Ты поймёшь это только тогда, когда будешь как я, на смертном одре. Умирая, мой отец готовился к тому, что там, в загробном царстве, его ждёт суд Осириса. Он представлял, как из его груди вытащат сердце, кинут его на одну чашу весов, а на другой будет гусиное перо. Перевесит перо – и он станет богом, как и сам Осирис. Но если тяжелей окажется сердце – этот же пустоголовый Осирис приговорит его к вечным мучениям. Шакалы будут грызть его печень, черви и навозные жуки точить его плоть. А я, слушая моего несчастного, глупенького отца, думал – нет! Я не буду таким идиотом как ты! Я слишком хорошо сознавал, что перо не перевесит моё сердце. И отнюдь не потому, что я был такой порочный. Я был просто человек, немного понимающий физику. Человек, чья природа требует удовольствий. Днём я хочу быть великодушным, а вечером жадным. Одной рукой хочу дарить, а другой грабить. Одной рукой ласкать, другой – бить до синяков, до крови. Я хочу казнить, когда я зол, и миловать, когда всем доволен. Хочу услаждать тело, и хочу осуждать других за разврат. Так почему какой-то сумасшедший должен сравнивать моё сердце с пером? Плевал я на его весы! И все люди плевали. Они просто стеснялись признаться в этом. Ничтожные слабаки, они боялись Осириса, но не осмеливались взбунтоваться против него, потому что ему же молились об урожае! Я решил эту проблему. Я нашёл выход – придумал нового бога, которому можно молиться о вкусном завтраке, и который в то же время нисколько не стесняет тебя, не читает нотаций, не учит жить и не пугает историями про вонючих собакоголовых уродов! Я наконец даровал этим ничтожествам свободу! Понимаешь ты – полную свободу!