Сергей Степанов-Прошельцев - Волжане. Люди Нижегородского края

Ивана привлекло то, что девушку, по словам современников, «выкормили полною, статною, с высокой грудью, открытым лицом и длинною косою». А вот другое описание внешности невесты:

«Высока, стройна, полна; длинные волосы густыми косами ниспадали на круглые плечи; круглый подбородок, ямки на щеках, косички, красиво завитые на невысоком лбу – всё это представляло личность интересную, веселую и очень миловидную» (Семевский М. И. Царица Прасковья, Санкт-Петерург, 1861)

Сама Прасковья всячески противилась этому браку. Она была на два года старше жениха. По свидетельству шведского дипломата Хильдебрандта Горна, заявила что она « скорее умрёт, чем выйдет за больного и хилого Ивана, но была выдана за него насильно». (Ключевский В. О. Сказания иностранцев о Московском государстве. Москва, издательство «Прометей» МГПИ, 1991).

Но тут сказала своё веское слово царевна Софья. В случае, если бы у Ивана родился сын, она оставалась правительницей до достижения мальчиком совершеннолетия.

Несмотря на то, что Иван был «скорбный головою», по части любовных утех он других мог за пояс заткнуть. Но наследника престола не было: с 1689 по 1695 год Прасковья родила пятерых дочерей, правда, две из них умерли еще во младенчестве. А в 1696 году скоропостижно скончался и сам Иван.

После смерти мужа «соцарица» с тремя дочерьми поселилась в загородной резиденции Алексея Михайловича в селе Измайлове. Петр I для управления её хозяйством назначил Василия Алексеевича Юшкова. Но Юшков относился к своим обязанностям спустя рукава, приказчики при нём воровали, крестьяне досаждали царице жалобами.

Ни Прасковья, ни Юшков не обращали на это никакого внимания. Между ними возникла любовная связь.

Часто наведывались в Измайлово и сам император, и его сын Алексей, и митрополиту Илларион Суздальский, уроженец села Кириково Нижегородской губернии, приказчик Аграмаков (Прасковья Фёдоровна имела большое вотчинное владение под Арзамасом).

Управляющим своим измайловским имением, Юшковым, Прасковья Фёдоровна помыкала двадцать с лишним лет. Причем так соблюдала конспирацию, что никто ничего подозрительного не замечал.

В 1708 году семья вдовствующей царицы, вместе с другой его роднёй по указу Петра перебралась жить в Санкт-Петербург. Прасковья Федоровна получила в дар дом в полную собственность на Петербургской стороне, на берегу Невы, близ Петровского домика. Но экс-царицу неудержимо тянуло в Измайлово – к Юшкову.

В конце жизни характер Прасковьи Фёдоровны резко изменился. Она стала часто болеть, злоупотреблять спиртным.

Однажды (это случилось в 1723 году) подьячий Василий Деревнин перехватил её письмо, адресованное Василию Юшкову. Тайное стало явным. Юшкова Пётр I сослал в Нижний Новгород. А «соцарица», которой было уже под шестьдесят, не выдержав разлуки с сердечным другом, отдала Богу душу (Царица Прасковья. Русская старина, 1872, т 6. №11).

14 апреля 1682 года, при большом стечении народа в Пустозёрске был сожжён главный идеолог старообрядчества протопоп Аввакум.

Вместе с дымом – к небу

Весна в том году была запоздалой, морозы не унимались даже в апреле. Когда стрельцы в красных кафтанах опустили в пятисаженную яму жердь и помогли выбраться оттуда Аввакуму, он дрожал в своем худом тулупчике.

Шел опальный протопоп с непокрытой головой – согбенный, тощий – в чем только душа держалась? Почти 15 лет провел он в земляной тюрьме, заедаем вшою, страдая от ревматизма, от язв, оставленных кнутом и дыбой в московских застенках. Но протопоп ступал твердо, как будто ничего такого и не было. Седая борода его дымилась от холодного пара, лапти чавкали в грязи, но он – странное дело! – улыбался. Потому что, как никогда раньше, ощущал свою близость к Богу.

Они обнялись – единоверцы Аввакум, Фёдор, Лазарь и Епифаний. Никто не уговаривал их отречься. Царские сатрапы знали: это бесполезно. Они все равно не могли этого сделать: у Лазаря и Епифания вырезали языки. И узников привязали к осиновым столбам, врытым по углам сруба. Палачи завалили их по пояс хворостом, дровами и берестой.

Но костер долго не разгорался. Аввакум глядел на тлеющий хворост, и улыбка не сходила с его лица. Он был вроде бы еще здесь и одновременно уже в другом измерении: душа его устремлялась в небо – к святости и бессмертию.

Дунул ветер, и огонь вздулся огромным пузырём. Веревки, стягивающие протопопа, ослабли, его рука простерлась над толпой. Пальцы сложились в двуперстие, и неожиданно зычный голос заставил вздрогнуть всех, кто, сняв шапки, стоял у пылавшего сруба: