Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока

– Куда уехал? – я почувствовал, как по спине пробежал холодок.

– Должно быть, в Тулузу, к нашему графу Раймунду, куда же ещё? – пожала плечами Аранча. – Сходи в его лавку, здесь недалеко, ты молодой, ноги не стопчешь.

Я бросил Аранче ещё одну монету и, чуть не стукнувшись в темноте о притолоку, вышел на улицу и зажмурился от нестерпимо яркого солнечного света. Всё-таки к старухе я сходил не зря, предчувствие говорило, что я напал на след Евангелия. Господь не посылает такие встречи просто так.

– Господин целитель, господин целитель!

Я открыл глаза и увидел, что меня дёргает за край одежды давешний трактирный мальчишка.

– Слава богу, вы не ушли! Отец велел разыскать вас и просил поскорее вернуться!

– Что стряслось? Мой мешок украли?

– Какой мешок? – удивился мальчишка. – Про мешок я не знаю. Ваш сосед помирает! Отец просил вас поскорее вернуться, может, вы ему кровь пустите или ещё что. За священником побежал Жанно, это мой старший братец. Он сказал, что перед смертью хочет принять Утешение! То есть не Жанно, понятно, а сосед, который помирает. Вы пойдёте?

– Пойду, конечно. А что за сосед и что с ним такое?

– Вчера вселился. Я его только издали видел. Худющий такой и кашляет всё время. Вы разве ночью не слышали?

– Нет, я крепко сплю.

– Ну, вот, отец говорит, что он всю ночь кашлял, отец ему воду грел, а утром у него кровь горлом пошла, я видел, ужас сколько её вылилось, всё в крови! Сосед боится, что помрёт, ну, и, понятное дело, перед смертью хочет принять Утешение, как полагается у добрых христиан.

Мальчишка тащил меня к трактиру, держа за палец, не умолкая ни на секунду и поминутно заглядывая в лицо. Как обычно, обратная дорога оказалась короче, и вскоре мы вошли в трактир.

– Кончается… – мрачно сказал трактирщик, увидев меня. – Если помрёт, кто его хоронить будет? Денег у него почитай и нет…

– Если твой постоялец умирает, зачем ты послал за мной? Или ты думаешь, что я смогу воскресить его, как Господь воскресил Лазаря?

Трактирщик замялся:

– Ну, как же, господин… Всё-таки христианская душа, нельзя так-то…

– Если бы ты заботился об этом человеке по-настоящему, ты бы позвал меня к нему вчера, а не сегодня. Ладно, веди. Может, я чем-то и смогу помочь.

Кряхтя и охая, трактирщик полез на второй этаж, я поднялся за ним. Войдя в комнату к больному, я понял, что часы его сочтены. Это был мужчина лет сорока. Сквозь черты его лица уже проступили кости черепа, нос запал, щёки, заросшие многодневной щетиной, были окрашены багровым румянцем, к взмокшему лбу прилипли волосы.

Я взял умирающего за руку, чтобы сосчитать пульс. Он открыл глаза. Вероятно, зрение уже отказывало ему, потому что он слабо помахал свободной рукой перед лицом, пытаясь отогнать видимую только ему завесу.

– Гх…де? – прохрипел больной.

– Я целитель, я пришёл, чтобы облегчить твои страдания.

– Не надо… Мне конец, я знаю… Боюсь, не успею… Скорее!..

– Что ты не успеешь? Скажи, что ты чувствуешь, и я приготовлю целительное снадобье.

– Утешение! Я должен успеть принять Утешение! Иначе всё напрасно, вся жизнь напрасно… Прервётся цепь… И тогда…

Мне показалось, что больной бредит, и я спросил:

– Какая цепь? Ты видишь какую-то цепь? Успокойся, здесь нет никакой цепи, она не прервётся.

Человек нашёл в себе силы повернуть голову, на лице его отразилось удивление.

– Глупец! Если я не успею принять Consolamentum [98] Consolamentum (лат. Утешение) – главная религиозная церемония альбигойцев. прежде, чем отойду, я буду проклят! Я едва дышу! Где же епископ?! Сходи за ним, позови его, умоляю…

– Я здесь, сын мой, – сказал кто-то за моей спиной, – я успел. Не волнуйся, теперь всё будет хорошо.

Я обернулся. В дверях стоял высокий человек, одетый в чёрное. Он был стар и чем-то напоминал Никиту, но если у того в глазах горел яростный огонь, то умное лицо пришедшего было спокойным и печальным, и говорил он негромко, ясно и чётко строя фразы. Его речь, несомненно, была речью образованного человека.

– Мне уйти? – спросил я.

– В ритуале Утешения нет тайны. Напротив, будет лучше, если ты останешься и поможешь мне. Ты ведь целитель?

Я кивнул.

– Больного нужно переодеть, – сказал епископ и достал из своего мешка чистую камизу. [99] Камиза – цельнокроеная полотняная рубаха.

Вдвоём мы посадили его в постели и сменили рубашку. Сердце больного бешено стучало, временами замирая. Когда я нагнулся над постелью, шнурок, который надел мне на шею Никита, выскользнул из ворота рубахи. Епископ стремительно взглянул на него, но промолчал.