Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока

– Я останусь здесь, – сказал рыцарь, – но поторопись. Я не намерен торчать у тюрьмы до вечера.

Мы вошли в башню и тюремщик сказал:

– Простите, добрый господин, но с вещами к осуждённому нельзя. Вы мешочек-то в моей каморке оставьте, потом заберёте, и не волнуйтесь, здесь не воруют, не бывает здесь чужих – все свои, можно сказать, одна семья, ха-ха-ха!

Я отдал тюремщику мешок, но он продолжал загораживать мне дорогу.

– Ну, ещё что?

– Оружие, добрый господин.

– У меня его нет.

– А позвольте-ка…

Не успел я запротестовать или отшатнуться, как ловкие пальцы стремительно пробежали по одежде, ощупав даже башмаки.

– Точно, нет. Теперь пожалуйте сюда, по этой лестнице и направо.

Лязгнул засов и я вошёл в камеру де Контра.

Крестоносец сидел на полу. Против ожидания, он был побрит, в чистой одежде, но без обуви. На щиколотке левой ноги было кольцо, соединявшееся с вмурованной в стену цепью.

Видя моё удивление, Гильом спокойно пояснил:

– Перед казнью приговорённого рыцаря всегда приводят в порядок. Нельзя же вести на эшафот растрёпанное чучело. Слушай, у тебя деньги есть?

– Есть немного, а что?

– Дай золотой тюремщику, пусть уйдёт и даст нам поговорить спокойно.

Получив монету, тот низко поклонился и тут же ушёл, издевательски оставив дверь камеры распахнутой настежь.

– Завтра меня повесят, – спокойно сказал де Контр, дождавшись, пока шаги тюремщика затихнут. – Не хочу болтаться в петле, поэтому мне нужен яд. Я всё продумал: ты даёшь яд и сразу уезжаешь из Каркассона, я принимаю его на ночь, а когда утром найдут мой хладный труп, ты уже будешь далеко.

– Но у меня нет с собой яда… – растерялся я. – Да и потом, ты же видишь, тюремщик отобрал мой лекарский мешок.

– Но в нём есть яды? – наседал крестоносец.

– Да зачем мне они? Ядами нельзя лечить. Но, допустим, я что-нибудь придумаю и сварю яд. Как я его пронесу?

– Его что, нужен целый кувшин?

– Да не в этом дело! Второй раз меня к тебе просто не пустят!

– Дьявол! – ударил кулаком по колену Гильом. – А я так надеялся… И ничего нельзя придумать? Ну, совсем-совсем ничего? Подумай, а?

– Увы, мой друг…

– Зачем, ну зачем ты спас меня тогда, на галере?! – воскликнул де Контр. – Ладно, с этим покончено. Видно, такая уж у меня судьба. Давай тогда просто поговорим на прощанье. Трубадур передал тебе, что я велел?

– Да, передал.

– И вы с Альдой добрались до Тулузы, и ты выполнил свой обет?

– Добрались, но обет пока не выполнен.

– Желаю, чтобы тебе повезло больше, чем мне. Может, хочешь что-нибудь спросить?

– Да. Прости, но меня мучает один вопрос: зачем?

– Что зачем? Зачем я ушёл от Монфора?

– Да…

– Они обманули меня. Я дал рыцарское слово, а они его нарушили.

– Кто они?

– Амори и Монфор. Смерть Тренкавеля на моей совести. Я не мог вызвать Монфора на поединок, он бы отказался, а меня схватили бы и заточили, а может, и казнили. Аббат Сито – вообще священник, как я подниму на него руку? Мне ничего больше не оставалось. Я не мог отомстить людям, ну так я отомстил их делу.

– Но ведь это всего лишь слово. Разве оно стоит жизни? Клятвы дают и нарушают сплошь и рядом.

Гильом вздохнул, помолчал и тихо ответил:

– Понимаешь, у меня ведь ничего другого не было. Только рыцарское слово и рыцарская честь. Надо же за что-то держаться в жизни…

– Что ж, это я могу понять, но спрошу ещё: зачем было убивать и калечить пленных? Или это ложь?

– Это правда, но я не хочу об этом говорить с тобой, Павел Иатрос, ибо душа твоя светла и наивна. Теперь обними меня и уходи. Скорее уходи, ибо я чувствую, что сила духа может изменить мне. Прощай, добрый человек, и прости, если чем обидел.

– Дай мне что-нибудь на память.

– У меня всё отобрали. Впрочем, говорят, хороший талисман на удачу получается из пальца висельника. Возьмёшь любой, я разрешаю.

Гильом хрипло рассмеялся и подтолкнул меня к двери камеры.

Для казни был сколочен эшафот – деревянный помост, который даже не сочли нужным обтянуть тканью. Де Контра вывели из замка в полном рыцарском облачении, но со связанными руками. Впереди шли двенадцать католических священников в белых одеждах, слева вышагивал герольд в полном вооружении, а справа — палач, весь в красном. Аббат Сито на казнь своего врага не явился.

Когда сеньоры во главе с Монфором заняли места около эшафота, герольд развернул пергамент и прочёл приговор, который потом был повторён на четыре стороны света.