Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока

Ольга стояла у машины и разглядывала мои владения.

Участок был старым, отцу его дали в пятидесятые годы. Дорожка от калитки была обсажена кустами разросшейся смородины, в углу росла старая сосна, а вдоль забора несколько елей. Были ещё две яблони и груша, которая, сколько себя помню, никогда не плодоносила. Маленькая беседка пряталась в кустах сирени и жасмина, хозблок зарос малиной. Дорожки были выложены потрескавшимися цементными плитками, когда-то розовыми и голубыми, а теперь серыми. Вдоль дорожек густо разрослись пионы и другие подмосковные дачные цветы, названий которых я не знал. За цветами давно уже никто не ухаживал, но они, похоже, и так неплохо себя чувствовали. Под окнами буйствовала турецкая гвоздика.

Цветочные стебли закачались, и на дорожку выбрался огромный котище, серый в чёрную полоску.

– Ой, киса! – обрадовалась Ольга.

– Это кот. Зовут Григорий Ефимыч.

Ольга наморщила лоб.

– А-а-а, как Распутина? Он что, тоже… любитель?

– Почему любитель? Профессионал! – ответил я.

Ольга нагнулась и почесала кота за ухом. Григорий Ефимыч, не терпевший фамильярности от посторонних, внезапно боднул Ольгу лобастой башкой, и с громким урчанием потёрся об её ногу.

– Ну, всё, если Григорий Ефимыч вас пометил, – засмеялся я, – значит, теперь вы наша и ни в какую гостиницу не поедете!

– А я и не хочу в гостиницу, мне здесь нравится, – ответила Ольга, продолжая гладить кота. Наконец он вежливо вывернулся из-под руки, дёрнул хвостом и ушёл за угол дома.

– Вообще-то он редко кому позволяет до себя дотронуться, – сказал я, выбирая из связки ключ от дома. – Григорий Ефимыч никогда не ошибается. Если дал себя погладить, значит, человек хороший!

– Это ваш кот?

– Нет, не мой. Он сам себе кот, иногда я его кормлю, иногда соседи. Но в дом он заходить не любит, живёт на улице. Половина котят в посёлке – его.

– Серьёзный зверь, – улыбнулась Ольга.

Я отпёр дверь и пропустил девушку вперёд.

– Ух ты, здорово! – по-детски сказала она, – я и не знала, что такое ещё где-то могло сохраниться…

– Это дом моих родителей, я старался здесь менять как можно меньше, но горячая вода, теперь, конечно, есть, и туалет тоже. Сейчас я включу нагреватель, минут через пятнадцать можно будет помыться. Пойдёмте, я покажу вашу комнату, она наверху.

На втором этаже был зал, который мама называла «парадная столовая» и комнаты для гостей, в которых всегда кто-то жил – у родителей было много друзей. Из зала можно было выйти на крытый балкон, где стоял рассохшийся от времени и дождей стол и плетёные стулья. Окна поверху были застеклены разноцветными квадратиками. Листья старой яблони шевелились под ветерком, и цветные зайчики бродили по скатерти. В старом буфете была аккуратно расставлена пыльная посуда, фарфоровые статуэтки, вазочки с засушенными цветами и листьями, поздравительные открытки от забытых людей, графины из цветного стекла с присохшими пробками. Над столом висел оранжевый абажур с жёлтой бахромой.

Для Ольги я выбрал самую уютную комнату и вчера два часа приводил её в порядок. Потолок комнаты был скошен, поэтому казалось, что находишься внутри шкатулки. У стены стояла тахта, застеленная пледом, слева был платяной шкаф с помутневшим зеркалом, а у окна примостился стол с тумбой. Обитые вагонкой стены были покрыты потемневшим лаком, над тахтой висела хорошая копия с картины Нисского «Февраль. Подмосковье», которая очень нравилась отцу. Он вообще любил зиму и утверждал, что с полотна пахнет свежим снегом и морозом. В последние годы отец почти не выходил из дома и с трудом переносил затворничество, вызванное болезнью. Для отца это было тем более трудно, что он был завзятым лыжником, и раньше пробежать «десятку» ему ничего не стоило. Отца уже давно нет, но что-то мешает мне выбросить его старые лыжи, которые он, подняв очки на лоб, смолил над паяльной лампой.

Ольга вошла в комнату и, осматриваясь, остановилась у двери.

– Нравится? – спросил я.

Девушка подошла к окну, щёлкнула шпингалетами, потом, словно что-то вспомнив, обернулась ко мне:

– Можно?

– Конечно…

Она распахнула окно, и запах мокрых цветов хлынул в комнату.

Невдалеке раздался басовитый гудок, и Ольга с удивлением обернулась ко мне:

– Что это?

– Теплоход, наверное. Тут рядом канал.

– Канал? Какой канал?

– Москва-Волга. Вы «Двенадцать стульев» читали?

– Конечно, а причём тут канал?

– А помните, когда театр «Колумб» отправился на гастроли, на пароход они садились в Нижнем Новгороде?