Георгий Федоров - Игнач крест

— Поостерегись, Евстигней, — сказал он, — войско кахана Бату окружило Торжок. Город долго не сможет продержаться, и путь на Новгород будет открыт. Я не хотел в доме говорить — пугать твою жену и детей.

— Спасибо, боярин, что предупредил. Да что нам-то бояться? Мы люди мирные.

— Мой совет — беги, пока не поздно, — возразил боярин. — Они никого не щадят. А там как знаешь… Бог в помощь!

Евстигней долго, не отрываясь смотрел вслед всаднику, поскакавшему по дороге на Торжок.

Солнце уже опускалось где-то за правобережными холмами, когда на льду Полы появился маленький отряд Александры Степановны. Недавно была метель, и реку занесло снегом, так что только конь Бирюка, на котором он часто бывал в этих краях, уверенно отыскивал дорогу. А за ним уже шли все остальные. Именно поэтому никто не услышал топота копыт тяжелого буланого жеребца, пека не заржали кони, почуяв друг друга.

Оглянувшись, Александра увидела, что это рыцарь Иоганн, а с ним Митрофан, который, красуясь, правил упряжкой, стоя у самого передка, щелкая кнутом и лихо гикая, но сани были тяжело нагружены, и лошадь тащила их с трудом. Рыцарь вел в поводу еще и коня Александры.

— Ты, дядя Иоганн? — обрадовалась и удивилась боярышня. — Как ты здесь оказался?

— Ex mero motu — по собственному желанию, — улыбнулся Штауфенберг, наклонился с седла и помог Александре водрузиться на иноходца, сила, скорость и выносливость которого недавно спасли жизнь Митрофану. — Ех mero motu, дитя мое, — повторил Штауфенберг.

— Зачем ты наклонялся за мной, дядя Иоганн, — смеясь, спросила Александра, — ведь я уже давно не та маленькая девочка, что когда-то играла у тебя на коленях.

— О, это гораздо легче сделать было, чем с коня в тяжелых доспехах слезать, чтобы моего воеводу приветствовать. — И он с преувеличенным почтением снял шлем и склонил голову.

— Воеводу? Что это значит?

— Ты же теперь воеводой отряда разведки стала, в который и я отныне вхожу. Я ко всему готов, дочь моя, — учтиво сказал рыцарь. — И ты скоро в этом убедиться сможешь…

Только поздно ночью услышал Евстигней громкий лай собак и лошадиное ржание. Они с Марфой не спали, всё ждали приезда боярышни Александры Степановны. Дети мирно посапывали во сне, лежа на широких полатях над печкой.

Это и вправду была Александра со своими спутниками. Евстигней встретил ее на крыльце, проводил в дом и первым делом отдал грамотку, а сам вернулся и стал помогать распрягать коней и задавать им корм.

Марфа достала из печи, несмотря на позднее время, еще теплую кашу, а боярышня подошла к светцу поближе, так и не сняв своей шапки и кожуха, и начала читать при слабом колеблющемся свете лучины, с трудом разбирая слова, процарапанные на бересте.

Изба постепенно заполнялась рыбаками и охотниками, которые не забывали перекреститься на образа и отвесить низкий поклон хозяйке. Трефилыч даже перекрестился и поклонился на все три стороны, в то время как рыцарь Иоганн только слегка склонил голову, приложив руку сначала ко лбу, а потом к груди.

Усаживаясь за стол, гости старались не шуметь, чтобы не разбудить детей, но старшая Аксинья, или Ксюша, как ее все кликали, перевернулась на живот, свесила голову с полатей и с интересом разглядывала прибывших, тараща со сна голубовато-серые круглые глаза, похожие на материнские. Особенно понравились ей золотые шпоры рыцаря, которые поблескивали и позванивали при каждом его шаге.

Прочтя грамоту, Александра показала ее Иоганну, и они стали тихо о чем-то совещаться.

Евлампий и Афанасий притащили мешок с новгородскими угощениями. Ужинали, беря руками кто что хотел: пареную репу, пироги с грибами; кашу из большого дымящегося горшка, загодя изготовленную Марфой в ожидании гостей, ели деревянными ложками строго по очереди, подставляя под ложки ломти хлеба, чтобы не закапать столешницу. Штауфенберг помедлил было, но, вздохнув, и своей деревянной ложкой зачерпнул из горшка вслед за Александрой.

Больше всего из новгородского угощения приглянулся хозяйке пирог с грибами, потому как ее Евстигней, который чуть не помер в детстве, отравившись грибами, ни жене, ни детям не разрешал их собирать, считая, что все какие ни на есть грибы на свете — ядовитые поганки. Евстигней так к пирогам и не притронулся.

Трефилыч был поражен:

— Гриб, да ведь это самая еда! Особливо солененькие, да прямо из бочки. Взять хоть рыжики али грузди. Ешь — не хочу…

Евстигней только мотал головой, и было видно, что никакими уговорами его не пронять.