Сергей Осипов - Минуты мира роковые… Повести и рассказы

– Она хороша?

– Для символа даже слишком. В нашем мире такая красота вызвала бы раздор и войну, может быть, страшнее Троянской. Думаю, что и германские вожди неслучайно держат Гудрунхен подальше от своих глаз и от молодых воинов. А девушка прямо-таки бредит Римом, вполне сносно владеет нашим языком. Ты знаешь, она читала твои речи и ставит их много выше Цицероновых и даже записок Цезаря. Некоторые пассажи она заучила наизусть и, когда узнала, что мы друзья и что я тайно еду в Рим для встречи с тобою, весь ужин умоляла разрешить ей, переодетой воином, участвовать в приключении. Посол, сделав вид, что сердится, отослал племянницу в спальню, но, оставшись со мной, всё посмеивался в рыжую бороду, довольный: «Отчаянная девчонка! Это она в Хильдебранда».

Публий, усмехнувшись, пожал плечами, задумался, потом спросил:

– Кажется, Анунций лежит на Аппиевой дороге?

– Да, этот городок лежит на дороге, проложенной твоим предком.

Отдёрнув шелк занавеса над входом, Клодий позвал раба, отдал ему исписанную табличку:

– Сестре!

Подошёл к Антонию:

– На Аппиевой дороге у меня две виллы, управляющих которых я давно хотел проверить. Слушай, Марк, я еду в Анунций завтра же, после праздника у моей сестры, где мы с тобой упьёмся фалернским.

Антоний, довольный, не скрывая радости, сжал ладонями плечи Клодия:

– Я не сомневался в этом, Публий. Ты – первый распутник в республике и, думаю, в империи упрочишь репутацию. Однако надо предостеречься от козней Цицерона. Порция, согласно твоим же словам, я меньше опасаюсь. Он слишком наш враг – ему чуждо вероломство и сопутствующая вероломству предусмотрительность.

– Да, помню. На этот случай у меня есть дельный человек. Феодор, выйди!

Антоний невольно вздрогнул, когда из боковой двери триклиния вышел согнутый грек.

– Не обижайся, Марк. С тех пор, как меня едва не обожествили на Форуме, я никому не верю, кроме этого раба. Он всё устроит. Пока мы будем пировать у Лесбии (о боги!), у моей сестры – я хотел сказать, так вот, пока мы будем пировать у Клодии, этот грек (ты слушаешь меня, Феодор?) побывает у Сцепия Тронция и узнает, сколько брать с собой людей, ехать верхом или в паланкине и прочее.

– Ты веришь в гадания?

– Марк, ты огрубел в Галлии. Сцепий не верит в богов. Он не предсказывает даже погоду. К его советам я прислушиваюсь только благодаря их мудрой дельности.

Сделав небольшую паузу, чтобы отпить вина, Клодий обратился к греку:

– Феодор, иди, приготовь нам пиршественные венки и одежду.

Когда раб удалился, Антоний, расплёскивая фалернское, отодвинул свой кубок:

– Я готов видеть задирающими тунику твоей сестре ещё сотню варваров в дополнение к предыдущим, но терпеть твоим конфидентом грека?..

Клодий снисходительно улыбнулся:

– Что делать, что делать, Антоний. С тех пор как Цицерон изгнал Катилину, достойных римлян не осталось в Городе. Вот вернётся из Галлии Цезарь с конницей – мы с сестрой переменим свои привязанности. А пока, Марк, выпьем, чтобы это время настало как можно скорее.

4.

Отмечалось десятилетие победы над Митридатом. В центре Форума был сложен огромный костёр. Подростки бросали в него буллы – кожаные мешочки с зашитыми в них детскими волосами. Кривая Субурра была запружена людьми. Огонь факелов освещал лица. Кое-где сверкали ножи, тут же гаснущие под тканью плаща или тоги. Напившиеся дешёвым вином юнцы сбивались в злые толпы, визжали под взмахи рук заводил-переростков:

– Помпей – император!

В темноте портала храма Геркулеса кто-то, прячась среди колонн, закричал:

– Преторианцев – на небо!

Через мгновение замшелые стены озарились факелами стражи. Раздался истошный вопль, испугавший кровельных голубей. Птицы взлетели, сделали круг и снова устроились на привычном месте – в коленях каменных богов.

Феодор спешил, огибая стремившихся к столкновениям пьяных гладиаторов. Пока господин пировал у сестры, ему надо было посоветоваться со Сцепием Тронцием о составлении тайного договора, обсудить юридический аспект такого действия и риск возможных последствий. Фактически это был заговор, хотя закон не нарушался – ускорялось лишь его действие. Как бы то ни было, к советам Сцепия полезно прислушаться. Феодор любил бывать у чудака-римлянина. Владея богатыми поместьями в Лации, этот аристократ тратил почти весь доход не на раздачи подарков избирателям своей трибы с целью добиться сенаторского достоинства, не на взятки должностным лицам, наконец, даже не на роскошь частной жизни, а на покупку каких-то сомнительных устройств и приспособлений александрийских механиков, греческих и халдейских текстов по физике и медицине, семян диковинных растений, привозимых купцами из Индии и Абиссинии. Из всех рассказов о богах и героях древности Сцепий верил только в историю Пигмалиона, художника, оживившего своё творение. Указывая на совершенство форм греческих статуй, он утверждал, что если во власти человека повторить в мельчайших деталях геометрию тела, то остаётся дело за физикой, чтобы найти материал столь близкий к человеческой плоти и крови, что при соединении его с найденной скульпторами формой он сам наделится душой и разумом. Такой прямой взгляд на тайну жизни, исключающий сладкую неподвижность мечтаний и смуту надежд, был чужд Феодору, но вместе с тем привлекал его ясностью и глубиной. Слушая Тронция, Феодор, казалось, смотрел в бездну, но насколько хватало сил видеть, эта бездна была прозрачна и чиста.