Александр Кердан - Роман с фамилией

Я рос во дворце моего отца фратарака Сасана в роскоши и любви, под неусыпным присмотром преданных слуг и мудрых наставников. Не всякий выходец из римского всаднического сословия и даже сын сенатора мог бы похвастаться такими учителями, какие занимались со мной.

Раб-афинянин учил меня греческому языку, читал мне Гомера, Гесиода, Менандра, разучивал со мной басни Эзопа, комедии Аристофана и трагедии Еврипида и Софокла. Грек с Крита, хромой и одноглазый, как циклоп, давал уроки истории и географии по Страбону, философии – по Сократу, Платону и Аристотелю. Пленный латинянин практиковал меня в языке наших извечных врагов – римлян и познакомил с «Историей Рима от основания Города» Тита Ливия, с «Природой вещей» Тита Лукреция Кара и с «Буколиками» Публия Вергилия Марона. Иудей из города пальм – Иерихона давал мне уроки арамейского языка, раскрывал тайны Танаха и Моисеевы законы. Астролог из Египта учил распознавать звёзды на небе и их влияние на судьбу человека. Главный телохранитель моего отца Артаксий с раннего детства обучал меня сражаться на деревянных мечах, быть ловким и выносливым, а когда я подрос, занимался со мной верховой ездой, тренировал в знаменитом «парфянском выстреле» – умении пускать стрелы из лука, почти не целясь, на всём скаку, круто развернувшись в седле в сторону преследующего противника…

Когда мне исполнилось двенадцать вёсен, отец подарил мне коня. Я запомнил этот день как самый счастливый в моём отрочестве.

Породистый, тонконогий жеребец золотистого окраса, с высоко поставленной шеей и горбоносой мордой, с выпуклым лбом, обликом своим напоминал гепарда из зверинца моего отца. Два конюха придерживали жеребца за поводья. По его тонкой, прозрачной коже, с просвечивающей сквозь неё сеткой синеватых жилок, пробегала лёгкая дрожь, и было видно, как пульсирует в них кровь. Конь нервно прядал широко расставленными ушами, то и дело переступал с ноги на ногу, точно не находил себе места. Я медленно приблизился. Он посмотрел на меня умными, выпуклыми и слегка раскосыми тёмно-синими глазами, посмотрел так выразительно, точно знал, что я – его хозяин, и теперь пытался понять, что я за человек и как буду относиться к нему.

А я уже любил его всей душой и даже имя успел ему придумать – Тарлан. Об этом и сказал отцу, с улыбкой наблюдающему за мной.

– Хорошо, – согласился отец, – пусть будет Тарланом. Береги его, сын. Конь для воина дороже всего: жены, детей и собственной жизни.

– Значит, твой конь дороже тебе, чем я, чем мать, братья и сёстры? – изумился я.

– Ты ещё мал. Подрастёшь и вспомнишь мои слова. – Отец снисходительно приобнял меня за плечи и спросил: – Хочешь сесть верхом?

– Конечно, отец…

Артаксий помог мне взобраться на Тарлана. Отец подал знак, и ему подвели его скакуна – такого же красавца жеребца, но изабеллового цвета. Он одним махом вскочил на него.

Мы медленным шагом выехали за ворота дворца и, сопровождаемые всадниками охраны, двинулись по пыльным улочкам нашего селения мимо глинобитных хижин вольных земледельцев и рабов, обрабатывающих земли моего отца, засеянные ячменём и пшеницей, наши бескрайние персиковые сады и виноградники.

Подданные при нас падали ниц и не вставали, пока мы проезжали мимо. Так было заведено, и следовать этому правилу был обязан всякий, кому была дорога его шкура. Одного мальчишку-оборвыша, немногим старше меня, зазевавшегося и не успевшего уткнуться лицом в землю, Артаксий походя огрел плетью.

Отец тем временем рассказывал мне:

– Твой Тарлан – знаменитой несейской породы, о которой писал ещё Геродот. Мы зовём этих коней иначе – ахал-теке, по имени оазиса Ахал в Нишапурской долине. С давних пор они славятся по всему миру: от Индии до Египта… Наш повелитель Ород предпочитает лошадей именно этой породы. При всей своей кажущейся хрупкости они очень выносливые. Я однажды видел, как ахал-теке вынес на себе двух раненых воинов и ушёл с ними от погони по зыбучим пескам. Посмотри только, как идёт твой Тарлан. Он почти не касается земли, он парит над нею…

И в самом деле, мой жеребец двигался так плавно и легко, точно плыл над дорогой.

Миновав селенье и сады, мы выехали на плоскогорье, простирающееся до самого горизонта, отороченного грядой Армянских гор, чьи острые зубцы напоминали серебряный гребень моей матери.

Отец вдруг совсем по-мальчишечьи гикнул и припустил своего скакуна вскачь. Я последовал за ним. При этом ход Тарлана оставался всё таким же ровным и плавным, только ощущение полёта стало ещё явственней.