Александр Кердан - Роман с фамилией

Тиберий заговорил, быстро и горячо. Если молчаливые от природы люди начинают говорить о том, что их волнует, то говорят именно так – быстро и горячо:

– Он боится. Да, он боится потерять то, что имеет. Он ведь ходил к сивилле, когда Сенат предложил ему именоваться «сыном бога». Альбунея Тибуртинская явила ему образ женщины, сошедшей с небес с младенцем на руках, сияющим и солнцеликим… И тогда он испугался и отказался от звания, предложенного Сенатом… Понял, что никакой он не сын бога! А теперь видит во мне соперника, претендующего на место Спасителя… А я не устрашился бы именоваться так! – воскликнул он и замолк, сделался мрачнее обычного, как будто разозлился на себя за этот внезапный приступ откровенности.

Он погнал коня вперёд. Мы устремились за ним по речной долине, пока горы впереди не раздвинулись, открывая нашим взорам довольно обширное плато, поросшее редкими дубами и можжевельником.

На краю плато мы остановились, всматриваясь в даль.

Неожиданно впереди из зелёной рощи на открытое место выехало несколько конников. До них было довольно далеко. И мне пришлось напрячь ослабевшее от работы над рукописями зрение, чтобы разглядеть их. Я узнал кафтаны и алаксериды – широкие штаны, подвязанные у щиколоток. Эти одеяния, так же как налобные повязки, достались парфянам от прапредков – скифов. Армяне одеваются иначе. Вне всякого сомнения, перед нами – парфянские воины.

Они тем временем также напряжённо вглядывались в нашу сторону.

Тиберий вынул из ножен короткий меч и приказал:

– Вперёд!

Мы помчались. Парфяне стали разворачивать своих коней и пустились наутёк.

Это подзадорило Тиберия и его кавалеристов, столь же молодых и неопытных, как их предводитель.

Зная тактику моих соотечественников, я уже не сомневался, что впереди западня. Знакомый с юности манёвр – знаменитый парфянский выстрел, вот-вот должны были продемонстрировать искушённые в сражениях парфяне. Я зримо представил, как на всём скаку они вот-вот обернутся и выпустят в Тиберия свои смертоносные стрелы.

Мне вспомнилось вдруг, как однажды во время урока разразилась жуткая гроза. Тиберий в страхе бросился ко мне, уткнулся лицом в живот, зажав уши руками. Я обнял его дрожащего, крепко прижал к себе. Но он успокоился только тогда, когда Юпитер перестал метать громы и молнии…

Желание защитить, спасти его всколыхнулось во мне. Единственное, что я мог сделать сейчас, – попробовать уберечь его от парфянского выстрела…

Я резко ткнул калигами в бока жеребца. Увы, это был не Тарлан! Как я ни взбадривал его, он не мог скакать быстрее…

Тогда, не помня себя, я выхватил из сумки отточенное стило и безжалостно вонзил в круп скакуна. От боли он рванулся вперёд, в несколько огромных скачков догнал коня Тиберия и пошёл с ним бок о бок.

Тиберий бросил на меня сердитый взгляд. Он и здесь хотел быть только первым!

И в этот момент ближний от нас парфянский воин, обернувшись, натянул тетиву своего лука с навострённой стрелой.

Отчаянно вогнав обломок стила в тело жеребца, я рывком направил его наперерез стреле, пущенной в Тиберия.

Я ещё успел разглядеть светлоглазое, перекошенное ненавистью лицо парфянина, когда хлёсткий удар в грудь сбил меня с коня.

Я – Кердан Тиберий, вольноотпущенник великого понтифика, многократного консула и трибуна Тиберия Клавдия Нерона, зятя могущественного и богоподобного Цезаря Августа и несчастного мужа его единственной дочери Юлии, которая своей скандальной славой затмила не только воспетую Горацием порочную Лидию, красавицу римского полусвета, но и «всеобщую подругу» и «наглую распутницу» Клодию, чей бесстыдный образ под именем Лесбии увековечил Катулл.

По числу диких слухов о любовных похождениях и оргиях любой обитательнице лупанария трудно соперничать с Юлией. Впрочем, прав Публилий Сир: злой язык – признак злого сердца. А у меня нет на сердце зла по отношению к той, кого помню я беспечным и смешливым ребёнком, угловатой девочкой-подростком, впечатлительной, хрупкой девушкой, одарённой быстрым умом и способностями к наукам.

Да и кто я такой, чтобы судить дочь Цезаря? Кто я такой, чтобы осуждать любую, пускай и самую падшую из женщин, обитающую в самом ничтожнейшем из притонов?

Я – раб, освобождённый волею Тиберия и обязанный теперь до конца своих дней благодарить его за это, вечный клиент, не имеющий ни подлинного гражданства, ни родины. Римское гражданство мне не положено как вольноотпущеннику из числа военнопленных, а Рим так и не стал для меня второй родиной, хотя много лет я мечтал, что однажды это случится.