Леонид Митин - Живее живых. История Эшлера. Роман в двух частях

Столетия не смогли разрушить это поместье, находившееся вдали от сутолоки и спешки городской жизни. Только виноград, растянувшийся вдоль стены правой части усадьбы, напоминал о тех славных временах, об историях, происходивших здесь. Конечно, истории не были бы полны и исчерпывающи, если бы не бородатый мох – дух мудрости всякого старого здания при нехватки рабочих рук. Без веселого нрава, без цветущей молодости и свежести поры Диониса, не руководимой седобородой мудростью, невозможно представить себе блаженную и размеренную жизнь. Пресытившись играми высшего общества, погонями за приключениями и фаворитами, утомленное тело во всем слушает душу, устремляясь к теплому очагу, рядом с которым язычки пламени согревают преданное сердце, верную душу той, с кем вознамеришься разделить одиночество, кто окажется милее всего парламента или сената; кто будет ждать тебя, засыпая возле окна, тревожась, если опаздываешь. Ведь тот, кто любит, обязан разделить участь того, кого он любит. Торнфилд стал маленьким оплотом угасающей любви на Земле, и поэтому всем его обитателям посчастливилось переместиться на другой берег Стикса.

С порога Эшлер почувствовал как тепло домашнего очага окутало его приятным и мягким дыханием уюта, словно все заботы остались за дверью, среди туманов и кошмаров Альбиона. Ласково и приветливо Эшлер был встречен пожилой женщиной, весьма интеллигентной, обладавшей безукоризненными манерами.

– Добро пожаловать в Торнфилд, герр Эшлер. Мы чрезмерно рады вашему визиту. Вы так давно не были у нас, и сейчас явились как раз к ужину в кругу семьи и друзей.

– Благодарю вас, дорогая миссис Фейрфакс. Целую вечность вы с вами не виделись. Что ж, давайте не будем томить почтенную публику. – Эшлер нежно обнял миссис Фейрфакс, как своего близкого родственника. Миссис Фейрфакс явно не ожидала такого порыва чувств, но была ему очень рада.

– Не волнуйтесь за это. Проходите в гостиную, – сказала миссис Фейрфакс, – Гости уже ожидают, но предупрежу вас о том, что мистер и миссис Рочестер задерживаются по причине проводов маленькой мисс.

В небольшой уютной гостиной за праздничным столом в приятной беседе проводили время два молодых джентльмена, которые не сразу обратили внимание на вошедшего гостя. Они шутили и смеялись, хотя при жизни не могли быть знакомы, даже не помышляли о такой возможности. Один из них служил журналистом, работал в Ост-Индской компании, когда Британская империя прогнала прочь Наполеона, желавшего сделать то, что сама Британия творила вот уже пару столетий – выжимала соки из своих колоний. Другой мужчина разговаривал при жизни на французском языке, служил летчиком, и был сбит одним из своих почитателей. Теперь же они, словно забыли невзгоды мира, начав жизнь заново, шутили и смеялись. Все равно они остались такими, какими были всегда: влюбленными в жизнь, в жизнь чистую, не омраченную глупостями, имеющими столь роковые последствия.

– Ну надо же, вы только поглядите, мсье Эшлер здесь! Не прошло и двух мировых! – радостно воскликнул Антуан.

– Добрый вечер, сэр, мы как раз беседовали о рождественских историях, пересказывая друг другу небольшие рассказы. Рад вас видеть, вот только никак не привыкну ко времени здесь, ибо его нет. Занятное дело, не правда ли? – с улыбкой приветствовал Эшлера Уильям.

– Добрый вечер, друзья мои. К несчастью, мы не виделись целую вечность, и я рад, что сейчас, пусть и ненадолго, я смогу насладиться вашим обществом. И вы говорите о Рождестве, позвольте мне присоединиться? – приветствовал Эшлер своих давних друзей.

– Разумеется, друг мой, мы обсуждаем добрые дела, и мистер Теккерей считает, что человек способен на доброе дело, но оно его тяготит, а точнее – за него не надо себя винить, не надо испытывать неудобства, и прибавим к этому желание казаться лучше других, желание причинить боль своей жизни другому человеку, то мы получим большинство, если не все тщеславные стремления. Как тут не выбежать на Трафальгарскую площадь и не закричать, что есть сил: «O tempora! O mores! Vanitas vanitatum! Credo quia absurdum!» 3 3 О времена! О нравы! Все есть суета сует! Верую, ибо абсурдно (лат.) Затем, разразиться гомерическим смехом, встать с колен, поправить сюртук и пойти взять займ на кисет табака и бутылку кларета. Я же, в свою очередь, полагаю, что зорко одно лишь сердце, которому редко удается заглушить холодный расчет расписания, предписания, правила или закона. Мне кажется, что человек устремлен к комфорту, а добро и зло он воспринимает уже не как противоположности, но сквозь призму комфорта, как золотой середины он считает и добро и зло одинаково вредными, бесполезными, и даже относительными, ведь неважно на какой именно стороне луны находится добро или зло, если важно, что сама луна – это зло. Злом также, человек полагает все, что невозможно посчитать, поэтому он и решается оставить слова «любовь», «честь», «верность», но пусть они будут лишены своего смыла и спрятаны за стекло витрины – кто хочет – пусть покупает, ведь теперь все можно посчитать, обо всем можно отчитаться, ведь все самое страшное мы тоже рассчитали, и выдаем порциями.