Александр Цуканов - Убитый, но живой

На шум поднялся хозяин дома и без укоризны, зная о постигшем семейство несчастье, помог перенести взбрыкивающего Сергея на диван.

Утром брат ушел, не попрощавшись, но благоразумия у него хватило не поднимать шум из-за четырех с половиной тысяч рублей.

Господин Штром на похороны не явился, притязаний на ребенка не предъявил, и семимесячный Андрюша был перевезен в Калугу к бездетному Глебу Тихоновичу Малявину.

А Георгий вернулся в Уралославск и с непонятным упорством взялся «марать бумагу», как сам определил. Ему застило, он не знал, что это будет – исторические очерки или повествование, но работал упорно, стремясь воплотить в нечто вещественное свое давнее увлечение историей Римской республики. Труднее всего было восстановить, сверяясь с первоисточниками, жизнь того времени, предметы обихода, чтобы точно расставить все в комнатах, домах, каменном городе, а затем уже поселить туда свободолюбивых римлян.

Одиночество и самоубийство мамы, похоже, послужили толчком. Георгий там, в Москве, ощутил ее великое отчаянье. Отчаянье брошенной и никому, как ей казалось, больше не нужной женщины. Представил, как она ссыпала в чашку таблетки, порошки, а потом глотала, давилась, запивала водой, потому что по-настоящему любила этого адвоката.

Господин Штром, казалось бы, мало подходил под прототип Марка из семейства Юниев знаменитого рода Брутов, но во внешней красивости, умении говорить, подать себя в обществе таилась схожесть, которую Малявин силился понять.

На заседании управы земский начальник напугал всех фразой: «Я знаю, в Холопове зреет бунт! Необходимо обратиться с письмом к господину уфимскому полицмейстеру». Но коллежский советник Вавилов, прослуживший в земстве почти два десятилетия, урезонил тем, что крестьяне внесли выкупные платежи вместе с податями за первое полугодие.

– Холоповские землевладельцы необычайно хитры, изворотливы, жалобы пишут который раз, – пояснил Вавилов. – Надо лишь поставить жирную точку в этом затянувшемся деле без привлечения полиции. Я с удовольствием бы, да вот спина разболелась. К тому же вы сами понимаете…

Вавилов ждал Высочайшего повеления об отставке и производстве его за многолетнюю безупречную службу в чин статского советника, что дало бы значительную прибавку к пенсии, и он жил теперь одним помыслом: «Вот выйду в отставку!..»

Сообща приняли решение: «Поручить гласному земской управы господину Малявину совместно с мировым посредником Хрусталевым и волостным старшиной Осоргинской волости Скворцовым составить удостоверение с полными данными по благосостоянию крестьян д. Холопово, чтобы подтвердить правильность назначенных выкупных платежей».

Поручение было не по душе Малявину, он предполагал, что за этим кроется обычный произвол властей, что надо бы не деликатничать, сразу отказаться. С другой стороны, вроде бы неприлично c первого года службы переть на рожон.

Хрусталев отказался ехать в Холопово из-за болезни жены, чем немало удивил Малявина, который там ни разу не был…

– Да найдем, – успокоил Семен.

Он привычно балагурил, покрикивал беззлобно на прохожих, и от его бойкой скороговорки, утренней свежести на душе просветлело. Благо что октябрь роскошествовал: утром иней, прохладно, а днем тепло, и повсюду яркие краски озимей, отлакированных изморозью, разноцветье увядающих листьев, блекло-желтые пятна соломы среди густо-черных пашен, дым от костров, суматошная разноголосица сбившихся в огромные стаи грачей. Здесь все было понятное и родное, а город его тяготил, принижал… Особенно большой город. Малявин по сей день помнил, как в Москве жандармский чиновник, подавая вид на жительство, сказал: «От греха подальше». После чего хохотнул легко, по-доброму, но с оттенком снисходительности, чего Малявин не ожидал, на миг растерялся, ответно улыбнулся, за что потом себя же и ругал. Сомнение, жившее в нем, всколыхнулось, он подумал: «Неужели этот обрюзгший жандарм понимает что-то такое, чего не могу уразуметь я – вчерашний адъюнкт Петровской академии?»

В первый же год купил весьма дешево сто двадцать десятин земли с пашней и выпасами, чтобы организовать сельскохозяйственную общину. Он себя хотел принести в жертву народу, но оказалось, что жертвенность его не нужна. Мужички из ближайшей Мысовки в аренду землю брать не хотели, отмахивались: «Своих полдюжины десятин. Вот предложил бы, господин хороший, пару сенокосилок или жнейку, то с радостью».