Алексей Иванов - Опыт № 1918

Разумеется, Ленин кричал на встрече, что революция не продается, что кровососы-банкиры предполагают, что можно купить всё, они всю жизнь только этим и занимались…

Маргарет неосторожно напомнила, что Терещенки строили бесплатные больницы для рабочих, технические училища, богадельни, собирали русскую и западную живопись (собрание семьи Терещенко сравнимо с собранием Третьяковых), открывали заводы…

– Да-да, – обрадовался Ленин, – строили заводы, чтобы еще больше эксплуатировать рабочих! Нет, это у вас не выйдет! Теперь мы будем вас эксплуатировать!

– Но эксплуатировать можно только живых! – резонно заметила Маргарет. – В конце концов, я подданная Франции, это мой муж, эксплуатируйте нас, назначьте налоги, поборы… я не знаю, как это у вас называется…

– Ясак! – вставил молчавший до сих пор Троцкий. Он любовался впавшим в истерику Лениным. Любовался искренне. В обычной жизни Ленин был ему мало интересен. Уж больно примитивен: мало читал, не знал современной философии, замкнулся на Марксе… Зато в гневе – мало кто был так хорош в гневе!

– У нас уже почти ничего не осталось, – пыталась объяснить Ленину Маргарет. – Вы национализировали банки, дома. Нашу петроградскую коллекцию картин – больше двухсот работ – мы передали в музей Александра Третьего… – Она подошла к Ленину, стараясь заглянуть ему в глаза. Несчастная француженка! Рассчитывала, не иначе, на свое обаяние. Но заглянуть в глаза вождю еще никому не удавалось. – У меня остался подарок мужа… Знаменитый голубой бриллиант… Blue Tereshenko… Он второй по величине в мире… Михаил Иванович сделал ему огранку у Картье и золотое…

– Революция не продается! Запомните это! – в истерике кричал вождь. – Не продается, не продается! А ваш отвратительный муж есть олицетворение всего, с чем мы боремся! Не-ет, пусть уж посидит в бастионе! А после трибунал рабочих и солдат определит его судьбу! Как они, Терещенки, веками определяли, жить рабочим или помирать с голоду!

Ленин выскочил из комнаты, хлопнув дверью, на которой висела табличка «Старшая воспитательница».

– Госпожа Ноэ, – Троцкий говорил по-французски, как американец, – позвольте успокоить вас. Я надеюсь, вопрос этот может быть урегулирован. Я видел ваш «Синий Терещенко» на выставке, он божественен. Но ведь, сколько я помню, он вставлен в колье? Там еще чуть ли не тысяча бриллиантов…

Через два дня в особняк на Французской набережной была доставлена записка от Троцкого (пустая, без текста), и сообразительный граф Жан де Люберсак лично Льву Давидовичу привез Blue Terechenko и бриллианты из колье.

– Вы очень помогли революции, – горячо пожал ему руку Троцкий. – Нам нужна армия, без нее революция бессильна! – он еще раз пожал вяловатую руку француза. – А проклятые китайцы, хоть бойцы и неплохие, но стоят чертовски дорого.

Впрочем, до дорогостоящих китайцев ни «Голубой Терещенко», ни деньги, якобы вырученные за него, не добрались. История «Голубого Терещенко» осела в личном архиве Бокия, украсив собою толстенькие папки, посвященные Льву Давидовичу.

Сам же «Голубой Терещенко» всплыл только в 1984 году на аукционе Кристис, где его распознали под лотом 454. Купил его известный торговец бриллиантами из Ливана Роберт Моувад и переименовал в «Голубой Моувад». Нынешняя цена бриллианта Терещенко – двадцать миллионов долларов.

Дверь шестой квартиры была чуть приоткрыта. Оттуда тянуло теплом, запахом домашней еды и кошек. Он тронул ручку, звякнула цепочка, и почти сразу отворилась вторая дверь, в кухню. А в ярком свете, бившем из кухни, возникла лохматая, в кудряшках голова девочки.

– Вам кого?

Сеславинский вдруг растерялся. Конечно, если бы отворила уже знакомая ему старуха, он нашел бы что сказать…

– Мне Елену…

Девочка лет шести-семи замерла на пороге и вдруг бросилась к Сеславинскому, подпрыгнула, обхватила его шею руками и закричала: – Папочка, папочка приехал! – Она прижималась к шинели, терлась лицом о жесткий воротник, целовала его сухими горячими губами и кричала, кричала сквозь слезы: – Папочка приехал!

Из-за двери высунулась старуха, девочка оглянулась на нее: – Ко мне папочка приехал! – и потащила Сеславинского в просторную кухню, треть которой занимала огромная кафельная плита, уставленная самоварами и чайниками. Возле круглой раковины, из медного крана которой толстой струей била вода, стояла еще одна старуха в странных лохмотьях – шалях, наброшенных друг на друга, держа в руке чайник, а другою опираясь на палку.