Алексей Иванов - Опыт № 1918

Миша, человек серьезный, назначил встречу неподалеку от себя, в пивной на Разъезжей. Лёньке западло было идти к любому вору, но Мишу-медвежатника уважали даже чекисты. Хоть он от них же из Москвы и сбежал. За ним параша пришла, будто он главного чекистского пахана Дзержинского из сейфа доставал. На Лубянке Дзержинский обосновался в доме страхового общества «Россия». На втором этаже, в кабинете управляющего. Летом кто-то, не иначе из своих, кинул в раскрытое окно связку гранат. Дзержинский, говорят, в присутствии свидетелей рухнул на четыре и побежал по-собачьи к открытому железному ящику, сейфу, размером с полстены. На его беду, дверь весом в четверть тонны захлопнулась удивительно легко. А ключи оказались в кармане будущего «железного», как стали потом между собой называть его чекисты, Феликса. «Железный» – из-за сейфа, железного ящика, открывать который и вызвали Мишу-медвежатника. Грамотный Миша, получив лубянские деньги, тут же отправился на маленькую станцию Ховрино Николаевской дороги и благополучно отбыл в Петроград. Понимая, что благодарные чекисты непременно будут его разыскивать.

Миша-медвежатник, был похож на одесского биндюжника. Рыжий, с рыжей бородой-лопатой, в старомодном картузе и с короткой глиняной трубочкой-носогрейкой, которую посасывал, не разжигая. И сидел лицом ко входу возле самой двери на кухню. Где был второй, а как предполагал Лёнька, и третий выход.

Подробностей переговоров никто не знал. Известно только, что Миша-медвежатник сразу потребовал свою долю. Лёнька предложил бумажные деньги, которые в малине лежали мешками. Миша потребовал наховирку (драгоценные камни) и звонкую монету (царские золотые). Но после он вместе с париком и бородой снял кой-какие претензии. Договорились вроде бы впополаме. Половину – после дела. Но – в звонкой монете.

На дело Миша-медвежатник приехал на лихаче с двумя парижскими кофрами. И после сразу же отбыл за Московскую заставу, на станцию Цветочная. И дальше – в Клин, где прикупил домик и жил тихо, пока бывшая хозяйка дома не сдала его ГПУ. Там он еще мелькнул пару раз под кличкой Миша-шифер, Миша-килечник и сгинул. При масштабах работы ГПУ такие тонкие и узкие специалисты, как Миша-медвежатник оказались не нужны.

Исаак Моисеевич Бакман шел домой пешком. Не то чтобы у него не было денег на извозчика, по деньгам он мог разъезжать по всем делам на моторе, но сегодня он шел домой пешком. Потому что именно сегодня идти домой особенно не хотелось. Даже обед в еврейском ресторанчике на Разъезжей у старого знакомого Шлёмы Рубинчика не исправил настроения. И не в еде дело, еда, как всегда у Шлёмы, была отменная. Конечно, на вкус Исаака Моисеевича в форшмаке могло бы быть побольше селедки и поменьше булки. Так он и сказал Шлёме, когда тот высунулся с вопросом – а как тебе форшмак? Что ты высовываешься с вопросом про форшмак, когда у гостя есть о чем подумать? Это современная молодежь! Его папа, Борух Рубинчик, дай ему Бог устроиться в Америке так, как он устраивался везде, никогда бы не полез спрашивать гостя за форшмак, когда тот думает о крупном. Да, представьте, можно размышлять о большом деле, поглядывая, как плывет между столиков подавальщица Роза. Конечно, еще лучше, когда с кухни выглянет ее младшая сестрица, Шейла. У этого Шлёмы губа не дура. Шейлу он не зря называет шельмой. Видно, есть за что. С другой стороны, а как не быть шельмой, когда у тебя такая задница? И титьки прыгают, будто их кто-то подбрасывает? Ясно, кто их подбрасывает и колышет, и волнует, и заставляет до соблазнительной половины показываться из форменного платьица. Ясно, что бес. Но бес – бесом, форшмак – форшмаком, а дело, тем более крупное, – делом. И дело надо обдумать. В старые времена (Боже, Боже, какие же это старые, это буквально вчера было, а уже старые!), так вот, в старые времена было с кем посоветоваться. Где теперь все эти головастые евреи? Они все там, где надо, – при своих деньгах. Потому что умные евреи ни в какую еврейскую революцию не поверили, хоть их и убеждали всякие бундовские посланцы, что революция освободит евреев. Но умные знали: евреев освободят только их деньги. Это так же просто, как то, что в хороший форшмак надо класть хорошую селедку. А не то, что кладет туда этот Шлёма Рубинчик, думая, что если ты смотришь на задницу Шейлы, так ты уже ничего не соображаешь.

А посоветоваться с умным евреем было о чем. У Исаака Моисеевича было свое дело, свой кооператив. Конечно, большое спасибо большевикам, с этими социально близкими они попали в самую точку. Еще если бы фининспектором не сделали бы Изю Шлёнского, который все напрашивался в родственники (избави Бог от таких родственничков!), а как стал фининспектором, задрал нос так, будто жилетку ему сшили из Сарриной юбки! Другие хоть берут по-человечески, а Изя, не тем будь помянут, берет по-родственному, чуть не вдвое. Говорит, что у него двое детей. Так я ему детей не заказывал, почему я должен платить? А если он на двух не остановится? Конечно, грех жаловаться, кооператив кормит. Потому что Исаак Моисеевич – это вам не просто «керосинки чинить, кастрюли лудить, самовары паять». У Исаака Моисеевича контора экспорт-импорт, если вы ничего не имеете против. Кому надо, тот знает, другие обойдутся – у Исаака Моисеевича троюродный племянник осел в Риге. Послушался своего ребе, тот сказал: «Мойше, что тебе делать в столичном городе Петрограде с твоим кривым носом? Не думай, что тебя там ждут. Умный еврей никогда не живет на виду. Умный живет на окраине. В большой империи всегда найдется хорошая окраина для еврея!» И таки нашлась. Мойше приехал в Ригу, удачно женился и вот уже несколько лет поставляет в Петроград кильку, копченую салаку, невкусные латышские сласти, разноцветные мармелады и еще кое-что, о чем в приличном обществе не говорят, но все этим пользуются. Это совсем не то, о чем вы подумали, это всего лишь презервативы. А что же вы хотели? Революции – революциями, а жизнь идет дальше, можно сказать – пока не слышит Чека, – жизнь идет, невзирая на революции.