Олег Иванов - Петр III. Загадка смерти

Примечательно, что Екатерина II вернулась к этой теме в отдельной небольшой записке, для которой она, по-видимому, использовала свое письмо Понятовскому, несколько его расширив. Императрица пишет: «Шли всю ночь и под утро прибыли к небольшому монастырю – в двух верстах от Петергофа, куда князь Голицын, вице-канцлер, доставил императрице письмо от бывшего императора, а немного погодя генерал Измайлов – с таким же поручением». Потом она прибавляет, что после неудачной поездки в Кронштадт Петр Федорович вернулся в Ораниенбаум, «где он лег спать и на следующий день написал эти два вышеупомянутые письма: в первом из них он просил, чтобы ему позволили вернуться в Голштинию со своей любовницей и фаворитами, а во втором – он предлагал отказаться от империи, прося лишь о [сохранении ему] жизни» 179. Тут просьба о разрешении выезда с Петром Федоровичем Воронцовой и Гудовича переносится в первое письмо, а во втором он отказывается от империи, за сохранение ему жизни.

Возникает естественный вопрос: почему Екатерина дает различные варианты упомянутых писем? Неужели она не могла при написании последней записки воспользоваться подлинниками? Или ей было неприятно брать вновь эти документы после всего, что случилось? Остается сделать осторожное предположение, что среди ропшинских документов находится хоть одно из двух упомянутых писем (о чем пойдет разговор ниже).

Следует также предположить, что ряд писем Петра Федоровича был написан уже в Ропше. Так, в цитированном выше письме к Ст.-А. Понятовскому Екатерина II говорит: «Попросил он у меня, впрочем, только свою любовницу, собаку, негра и скрипку, но, боясь [произвести] скандал и усилить брожение среди людей, которые его караулили, я ему послала только три последние вещи» 180. Иностранцы добавляют в этот список еще «романы и немецкую Библию» 181. Была ли это записка, или просьба передавалась устно – неизвестно. Но императрица откликнулась на нее цитированным выше письмом В.И. Суворову от 30 июня.

Обратимся теперь к воспоминаниям людей, которые близко стояли в то время к Екатерине II и могли знать кое-что об этих письмах: княгини Е.Р. Дашковой и графа Н.И. Панина. Дашкова сообщает, что Петр Федорович написал «два или три письма своей августейшей супруге. В одном из них в очень ясных и точных выражениях содержался отказ от права на корону. Петр III просил императрицу назначить для пребывания с ним нескольких названных им человек ; не забыл он упомянуть перечень нужных ему припасов, и в первую очередь бургундское, трубки и табак» (курсив наш. – О. И.) 182.

Читая этот текст, невольно задумываешься: к чему относится предложение, начинающееся словами «Петр III просил императрицу»? К другому письму или к тому, что содержало отречение? Видела ли сама Дашкова эти письма, читала ли их? Или она пересказывает то, что услышала от самой Екатерины, а может быть, и от других людей? По-видимому, гордость очень честолюбивой княгини, не желавшей точно сказать, что ее «подруга» не дала ей читать письма супруга, к сожалению, не позволила внести в этом деле полную ясность.

Что касается «очень ясных и точных выражений», то подобное заключение можно было сделать, прочитав «Обстоятельный манифест», как и узнать из него о том, что отречение было в форме письма. К чему это привело, можно лучше увидеть из другого перевода этого места в «Записках» Дашковой в издании Н.Д. Чечулина, появившемся в 1907 году (переизданном в 1985 году): «Он написал два или три письма своей августейшей супруге. Я упомяну только то из них, в котором он ясно и определенно формулировал свое отречение от престола. Затем, указав несколько лиц, которых желал бы видеть около себя, он просил императрицу назначить их состоящими при нем и не забыл переименовать, какие припасы хотел бы иметь, между прочим бургундского вина, трубок и табаку» [41] В переводе с английского в герценовском издании это место звучит так: «Прежде чем расстался с Петербургом (?), он написал две или три небольших записки императрице; в одной, как я узнала, он произнес ясное и решительное отречение от короны; назвав некоторые лица, которых он желал иметь при себе, он не забыл упомянуть о некоторых необходимых принадлежностях своего стола, между прочим просил отпускать ему вдоволь бургундского, табаку и трубок» (Записки княгини Е.Р. Дашковой. Лондон, 1859. С. 61–62). (курсив наш. – О. И.) 183.

Из этого перевода более наглядно следует, что, написав отречение, в том же письме Петр Федорович упомянул о лицах, которых он желал видеть около себя, а также припасы – вплоть до табака и трубок. Выходит как-то мелочно и глупо даже для умственного уровня свергнутого императора. Кажется, этого эффекта и стремилась достигнуть княгиня Дашкова, сообщившая к тому же (правда, оговариваясь в данном случае: «мне рассказывали»), что в Петергофе Петр Федорович пообедал с аппетитом и, как всегда, пил свое любимое бургундское. А вот Шумахер с других слов рассказывает, что свергнутый император попросил себе стакан вина, смешанного с водой, «и больше ничего не ел и не пил» 184. Если брать в арбитры Н.И. Панина, о воспоминаниях которого пойдет речь ниже, то скорее прав Шумахер.