Олег Иванов - Петр III. Загадка смерти

Я.Л. Барсков, принявший на себя после смерти Пыпина издание «Записок» Екатерины, не обратил особого внимания на отсутствие в IV редакции рукописи весьма странного адреса. Он только поставил под сомнение утверждение автора предисловия герценовского издания «Записок», что их цель – «оправдаться в глазах сына и потомства». Барсков, на наш взгляд, справедливо отвергает это мнение, указывая, во-первых, на то, что две редакции «Записок» были посвящены графине Брюс и барону Черкасову, а во-вторых, что «этому предположению противоречит и общий тон «Записок»; императрица писала их с твердой уверенностью в себе, с гордым сознанием своего величия и своих заслуг перед Россией» 142. Однако очевидного противоречия Я.Л. Барсков не стал разрешать, как не стал он вообще сверять текст куракинского списка с автографом IV редакции (им выявлены только разночтения с лондонским изданием «Записок»).

Ко всему сказанному добавим, что где-то в начале 90-х годов XVIII века Екатериной было написано завещание, названное Д.Н. Блудовым «странным». В одном из его абзацев сказано: «Вивлиофику мою со всеми манускриптами и что в моих бумагах найдется моей рукою писано, отдаю внуку моему, любезному Александру Павловичу, также резные мои камение, и благословляю его моим умом и сердцем» 143. Очень трудно представить, что Екатерина поменяла свое решение относительно важнейшей своей рукописи и не уничтожила при этом цитированное завещание. Остается только предположить, что автором упомянутого адреса является сам Александр Борисович Куракин. Причина, которая подвигла его к такому «подвигу», – желание примирить для потомства тех, кто в жизни так и не примирился.

ОР3 и КР запутали многих. Например, редактор сборника «Переворот 1762 года» Г. Балицкий предположил, что Павел I не видел других писем Орлова из Ропши, ибо «из них он вынес бы совершенно другое впечатление: в них ярко сказывается попустительство , с каким Екатерина относилась к поступкам Орлова» 144. Мы же, напротив, полагаем, что Павел Петрович так относился к памяти матери, потому что он знал ОР1 и ОР2 и не знал ОР3.

Сообщая, что ОР3 было у него в руках всего с четверть часа, Ростопчин совершенно определенно указывает на то, что не мог распоряжаться этим документом. Следовательно, копию ОР3 он делал на свой страх и риск. Однако сам Федор Васильевич в записке «Последний день…» приводит слова, произнесенные о нем Павлом А.А. Безбородке: «Вот человек, от которого у меня нет ничего скрытного!» Несмотря на это, Ростопчин в спешном порядке изготовляет копию ОР3. Зачем? Неужели Ростопчин подозревал, что этот документ будет уничтожен? И почему он выбрал именно это письмо, а не другие документы?

Наконец, почему Федор Васильевич, зная подозрительный и вспыльчивый характер Павла, подвергал себя с первых же шагов нового царствования, сулившего ему очень много всякого добра, большой опасности, копируя тут же во дворце (а куда можно было уйти за 15 минут, да еще переписать письмо?) секретнейший документ, ему особо не порученный? А что, если бы Павел Петрович потребовал в это время его к себе? В одном из писем к С.Р. Воронцову (в 1793 году) Ростопчин рассказывал, как Павел, будучи еще великим князем, сделал выговор графине Шуваловой, «немного опоздавшей приходом». «Малейшее опоздание, малейшее противоречие выводит его из себя…» – пишет Ростопчин. В.Н. Головина в своих мемуарах подтверждает сказанное. «Опоздание на одну минуту, – пишет она, – часто наказывалось арестом». Да и сам Ростопчин в 1798 году прогневал Павла I, задержавшись на несколько минут 145.

Трудно поверить, чтобы ему было так дорого имя Екатерины II, чтобы ради него подвергаться такой опасности. Будучи весьма злопамятным, он, конечно, не забыл, что попал ко двору в качестве, как он сам признавался, «комедианта». Не забыл он и временной опалы (о ней ниже) – удаления от двора на год и, конечно, прозвища, данного ему Екатериной, – «сумасшедший Федька» 146.

Вместе с тем сомнительно, чтобы такой опытный царедворец, как А.А. Безбородко, дал ему секретнейший документ без разрешения императора, зная словоохотливость новоиспеченного генерал-адъютанта.

«Почерк известный мне гр. Орлова; бумаги лист серый и нечистый, а слог означает положение души сего злодея…»

Очень вероятно, что Ростопчин знал почерк А.Г. Орлова, но он, по-видимому, не знал, что свои донесения из Ропши Алексей Григорьевич писал, как говорилось выше, на качественной иностранной бумаге. Слова «серой и нечистой», несомненно, применены для усиления картины злодейства. О слоге пойдет речь ниже.