Роман Шмараков - Книга скворцов

– А что стало со статуей? – спросил Фортунат.

– Не знаю, – отвечал госпиталий. – Если опыт научил юношу осмотрительности, то, пожалуй, он велел перелить Венеру на колокол и подарил какой-нибудь деревне; но если он из тех, кому в болезни утешительно быть заразным, он приложил бы усилия сберечь эту медь на поле, словно машину, в древних трагедиях выносившую богов на люди, ради свирепств, в которых они не раскаиваются, и расправ, в которых не отчитываются.

Тут келарь сказал:

– Ты напомнил мне, брат Гвидо, об одной вещи, которую я прочел у Боэция, в книге, написанной им против Евтихия, где он говорит: «Но если плоть создана заново и не прията от человека, то где же великая трагедия Рождества?» Я хотел бы понять, в каком смысле он говорит о трагедии, когда касается Рождества Христова. Мне доводилось встречать такое объяснение: трагедия описывает дела забавные и чудовищные; если же плоть Христова не прията от плоти человеческой, то все, что Священное Писание говорит о Рождестве Господа нашего, уподобится трагедии, и то, что мы читаем о двойном солнце и двойных Фивах, будет не чудовищней того, что говорится о Рождестве Христовом. Мне кажется, это сказано не по делу и Боэций имеет в виду совсем другое, однако я вижу, что исследование этого вопроса превыше моих сил и требует особой осмотрительности, потому я ищу помощи от людей сведущих и благонамеренных, к каким, несомненно, и ты относишься.

– Опасный и безбрежный это вопрос, – отвечал госпиталий, – а мы перед ним – словно Гай Цезарь, заставивший свое войско собирать раковины на берегу океана, думая, что так он одолевает пучину и берет трофеи. Сколько я помню, Боэций в этом месте говорит также о великом уничижении Божества, и я думаю, что это объясняет его мысль; но впрочем, давай попробуем, пока мы тут пережидаем бурю скворцов, провести время с пользой для души, а начнем с того, что вообще понимается под трагедией, дабы выбрать то, что приличествует вопросу; но сперва скажи, что ты сам об этом думаешь.

Келарь начал так:

– Я читал, что трагедия – это род стихотворения, где поэты описывают высоким слогом дела богов. Иными словами, это пристойное название для вещей, из-за которых нельзя было прийти ни в лес, ни на площадь, чтобы не вспомнить, какими делами они осквернены, ни в храм Юпитера, чтобы не помянуть законов о прелюбодеянии, ни к алтарю любого божества, чтобы не опасаться еще нескольких, столь же могущественных и неприязненных ему и его чтителям. Что до священных игр, где изображались похождения богов, то мы не будем тратить время, опровергая убеждение, что боги сменят гнев на милость, если вместе с праздной толпой посмотрят, как ломается шут в охотничьей обуви, и оставят раздражение, если им показать их грехи и горести искусством тех, кто долго упражнялся терпеть одни и совершать другие, – не будем и говорить о римском магистрате, карающем христиан за неуважение к богам, который со всеми согражданами смотрит на проделки мнимого лебедя, на сырое блудилище Киприды, на сельских богов в каждом дупле и былке чеснока. Прекрасно говорит об этом история блаженной Агаты. Она жила во всяком благочестии, когда Квинциан, правитель Сицилии, человек рода бесславного, алчный и похотливый, велел привести ее к себе, думая и страсти свои насытить, и справить нетрудную победу над Христом. Видя, однако, непреклонность ее чистоты, он предал ее в руки блуднице, именем Афродисия, и девяти ее подругам, чтобы за месяц переменили в ней нрав и сделали ее послушною Квинциану. Отсылают ее в дом, куда чистые не входят, и «шумная стая с когтьми кривыми кружит над добычей», однако выбиваются из сил и прочь отлетают, не сделав зла. Тогда правитель велит привести ее к себе в чертог, чтобы устрашить неопытность блеском своего сана.

– Извини, брат Петр, – сказал госпиталий, – это такая сцена, что следует отнестись к ней со всем вниманием и представить в полноте; скажи, дорогой Фортунат, как бы ты это изобразил, чтобы было понятно, что дело происходит на Сицилии?

Фортунат по некотором раздумье отвечал:

– Пожалуй, я поместил бы суд наместника, с блаженной девой и всеми, кто там находится, в большой портик, на манер древних, и расписал его фресками, изобразив историю Прозерпины: как она гуляет с богинями на лугах, как выходят из земли кони адского владыки, как похититель исчезает, унося свою ночь с собою; вот так я сделал бы это, наблюдая во всем уместность и не заходя дальше нужного.