Иван Полуянов - Седьмой патрон

Комиссар в кожаной тужурке распоряжается, по бедру хлопает маузер.

— Это не срочно… Осторожнее, осторожнее, товарищи! — говорит он одним солдатам, и те сворачивают налево — к барже отца, тащат носилки, сгибаясь под их тяжестью.

— Быстро! Сюда! — командует комиссар другим, и носилки сворачивают в коридор из вооруженных солдат — к баржам с пулеметами наготове.

Поднят на шаланде отца знак, что на борту опасный груз…

Сам вижу, где опасный, — там, где охрана и комиссар следит за погрузкой, где замерли у пулеметов расчеты.

Горы всякого добра, чего-чего только нет на пристани. Возили, возили целое лето, всего не вывезли. В том вон ящике аэроплан упакован, только без крыльев, тут — прицелы к орудиям. Промерзали ящики зимой, снегом их заносило, весной вода заливала. Ох, рассейская неразбериха!

Отец закрывал люки, вешал замки и рядом с ним кто-то из конторских цеплял свинцовые пломбы.

Ну, куда я спешил? Чего ради рисковал на Троицком пулю схлопотать?

Когда отец остался один, я, пригнувшись, выскользнул из-за ящиков.

Отец вздрогнул:

— Сережа? — он покачал головой. — Зря, сынок, зря. Тюриков подойдет, выведу тебя за ворота. Сказано, не беру в ездку.

— Николши не будет, я за него, папа.

Покинула причал под суматошные вопли буксира первая баржа: щетинились штыки, пулеметы спесиво задирали тупые рыла. За ней вторая: опять штыки, опять пулеметы.

Мы отвалили последними. При отключенных прожекторах, тихо, незаметно. Буксир даже гудка не подал. Ему привычно таскать баржи с воинскими грузами. Не удивишь его ни оружием, ни динамитом.

Кубрик в корме походил на стиснутый железными стенами закуток. Не повернуться, места только для двухъярусных нар, шаткого стола и круглой чугунной печки. Сыро, промозгло, пол в окурках.

Протопить бы да изгнать нежилой дух… Но не взлететь бы на воздух. Почем знать, что у нас в трюме? Сигналы на мачте шаланды: «Опасный груз! Не приставать, не чалиться!» То же самое повторено линялыми флажками на мачте буксировщика:

НЕ ПРИСТАВАТЬ! НЕ ЧАЛИТЬСЯ!

Упал ничком на нары. Валялся, с головой укрывшись пиджаком, и слышал: стоим, баржа кранцами трется о причал, говор на палубе, бухают сапоги. Гудок — отваливаем от стенки. Снова причалили и стоим. Опять тронулись дальше.

Так весь остаток ночи. Туман, и нас, вероятно, не выпускали из порта: недолго столкнуться со встречным судном, вообще напороться на неприятность. Рейс как рейс, — куда торопиться?

Но я-то пристал, причалился!

Эх, когда ты начнешься, настоящая жизнь? Чтобы выложиться до конца, получить в руки мерочку — вот я какой, вот чего стою… Когда так будет? Да и будет ли?

Я был бы не я, когда б не захватил в дорогу «Остров сокровищ». Раскрыл наугад и, зажмурясь, ткнул пальцем. Ну-ка, что получилось?

«— Слышал ли я о Флинте?! — воскликнул сквайр. — Вы спрашиваете, слышал ли я о Флинте? Это был самый кровожадный пират из всех, какие когда-либо плавали по морю. Черная Борода перед Флинтом младенец. Испанцы так боялись его, что, признаюсь вам, сэр, я порой гордился, что он англичанин. Однажды возле Триниада я видел вдали верхушку его парусов, но наш капитан струсил и тотчас повернул обратно, сэр, в Порт-оф-Спейн.

— Я слышал о нем здесь, в Англии, — сказал доктор.

— Но вот вопрос: были ли у него деньги?

— Деньги! — вскричал сквайр. — Чего искали эти злодеи, если не денег? Что им нужно, кроме денег?»

В каюту спустился отец.

— Встал, Сережа? Не спится на новом месте?

Я сунул книжку под топчан: оконфузил меня оракул, черт те чего нагадал.

— А ты и не ложился, папа!

Кольнула в сердце жалость. В брезентовом дождевике с поднятым капюшоном, бородатый, сутулый, выглядел папа старик стариком. Прихрамывал, припадал на увечную ногу, неловко опирался на облезлый карабин. Потасканная драгунка, небось, даже не заряжена. Обида взяла за отца. Отгула не дали, вызвали в ездку: «Надо, Алексей Николаевич…»

— Подумаешь, сокровища на борту! — вырвалось у меня. — Хорошенькое дело — глаз не сомкнуть ночь напролет. Больше всех тебе надо, да?

Зол я был на себя, на баржу — ржавая лохань! — на туман, и на все на свете. Хотя бы потому, что напарник отцу не выделен, и я виноват, что папа торчал на палубе без смены.

— Приляг, — понурился я. — Выстою вахту. Давай свою драгунку.

С карабином отец расстался неохотно:

— Особо им не верти, затвор снят с предохранителя.

— …Патрон дослан в патронник? — подтрунил я.