Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Впоследствии этот день — четырнадцатое апреля 1682 года — многие стали считать чёрным днём или днём скорби.

Ещё засветло в Пустосерск к воеводе прибыл гонец с указом царя придать Аввакума и его сподвижников священника Лазаря, инока Епифания и дьякона Феодора казни через сжигание на костре. За всё время правления царь Фёдор Третий не подписал ни одного смертного приговора. Даже тогда, когда Аввакум в письмах к царю стал называть его отца, царя Алексея Михайловича, бесовым учеником, Фёдор Алексеевич всё равно не предал его казни. Не мог он подписать и этот указ, ибо почти месяц не вставал с постели, да и не принял бы такого решения без думы, а дума в эти дни не обсуждала вопроса ни о раскольниках, ни об Аввакуме. Не зря, когда при Петре Первом Татищев захотел найти этот указ, то сколько ни искал его, так и не обнаружил. Однако молва продолжала утверждать, что царь Фёдор Алексеевич велел казнить Аввакума.

День был солнечным, но ветреным. Стрельцы под личным досмотром воеводы вырыли огромную яму, в ней установили толстый столб и обложили его дровами. Жители Пустозерска постепенно стянулись к вырытой яме и ошарашенно наблюдали за странной работой стрельцов.

Когда ничего не подозревающего священника Лазаря извлекли из его тюрьмы, ямы, в которой он просидел восемь лет, на свет, он ослеп. Цепляясь слабыми руками за рясу дьякона Феодора, он брёл, еле переставляя ноги. Все четверо были старцами, измученными ссылками и тюрьмами. Жить им от силы осталось год, ну, может, чуть больше, но кто-то не захотел, чтобы они почили сами. Всех четверых приковали к столбу. Аввакум посмотрел прощальным взглядом на толпу, собравшуюся у края ямы, и громко сказал:

— Мене не страшно, ибо я умираю за истинную веру и за истинного Христа, Бога моего. Да возликует душа моя, сегодня узревши истинный лик его.

Гонец, привёзший указ, бросил факел на поленницу, и она занялась, будучи сильно смазанной салом и смолой. Все ожидали вопля боли и ужаса, но из костра раздались слова псалма. Четыре старца пели неожиданно сильными и чистыми голосами. Первым затих инок Епифаний, полностью объятый пламенем, за ним — отец Лазарь, наконец Аввакум, и последним смолк голос дьякона Феодора. Так никто из них и не закричал. Зрелище было ужасным.

В толпе кто-то плакал, женщины молились, а местный священник весь поседел. Когда весть о случившемся достигла Москвы, царя Фёдора Алексеевича уже не было в живых.

Двадцать первого апреля царь Фёдор почувствовал слабость не только в ногах, но и в руках. Осмыслив это, он велел Языкову послать за патриархом, а до тех пор, пока патриарх явится, привести брата, царевича Петра для «ближнего разговору».

Фёдор лежал на высоком ложе под балдахином из голландского бархата и даже в сильно натопленных покоях и под двумя одеялами не мог согреться.

Когда в покои вошёл Пётр, Фёдор немного приподнялся на постели и подложил подушку повыше.

— Сказали, што ты зовёшь меня, — произнёс Пётр.

— Да вот приготовил тебе подарок ко дню рождению, что будет в следующем месяце. Всё-таки десять лет исполняетси. Знаю, што заранее дарить не полагается, да, видно, я до твово дня рождения не доживу, вота и решил отдать тебе теперича.

— С чего тебе умирати, ты ж ещё молодой?

— Богу видней. Ты хоть глянь на подарок.

— А где он?

— Вона, на лавке.

Пётр повернулся и увидел на лавке палаш в золотых ножнах и с изукрашенным эфесом. Глаза его загорелись, он подошёл, взял палаш в руки, вынул клинок из ножен. Пётр впервые держал в руках такое оружие, он был просто зачарован им.

— Тебе теперь в игрушки не играти. Скоро займёшь моё место, царём станешь. Тебе должно быти легче, чем мене. Видно, меня Бог за гордыню наказывает, усё ждал четырёхсотлетие рода на Руси, и вот когда осталоси десять месяцев, Бог решил меня прибрати. Он всегда у меня забирал усё, што я любил.

Пётр присел на ложе к брату:

— Фёдор, ты меня любишь?

— Конечно, ты вообще последнее, што осталось дорого моему сердцу.

— А пошто же меня сёстры не любят? Стрельцы меж собою болтали, будто Софья меня убити хочет.

Фёдора прошиб пот, но он постарался прямо посмотреть в глаза брату:

— Люди подчас бывают злы и придумывают такое, чего быти не может. Не может сестра на брата помышляти, на жизнь его. Если и нету любови у ней к нему, но не на каинов же грех смертоубийства идти. На её жизнь и так грехов хватит.

— А мой учитель Никита Зотов говорит, чем человек больше грешит, тем его больше тянет.