Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Поставив карету на полозья и собрав немногочисленный скарб, князь Григорий Ромодановский, оставив сына на Москве, в сопровождении десятка боевых холопов отъехал. В дорогу он взял и сотника Андрея Алмазова, с ним его связывали дружба и воспоминания о боярине Артамоне Матвееве, с которым князь не прекращал тайно переписываться.

Укутавшись в медвежьи шубы, и князь и сотник, пока ехали по городу, молчали. Андрей, забившись в угол, дремал. Последнее время он так часто ничего не делал, что мышцы его начали дрябнуть, а живот хоть и не сильно, но полез вперёд и стал заметен.

Выехали за город. Ветра почти не было, а снег всё падал. Ромодановский не выходил из задумчивости.

Сразу после Смутного времени, заключив договор с Польшей и Швецией, боярин князь Дмитрий Пожарский начал создавать первые полки солдат европейского образца. По его смерти его дело продолжил боярин князь Иван Андреевич Хилков, из рук которого перенял дело Ромодановский, пытавшийся объединить эту мощь в единую силу. Что стало теперь с делом его жизни?

Карета всё дальше удалялась от Москвы, а мысли становились всё горше и горше. Наконец боярин спросил:

— Ты не спишь, Андрей?

— Да нет, боярин, так, дремлю, — с хрипотцой ответил Алмазов, сдвигая шапку с глаз.

— Послушай немногова. Я не лезу в дела Тайного приказа, но ты мене должон помочь. Я знаю, што развалом своего воинства обязан Милославскому. Но тута один за другим ушли мои сотоварищи: князь Воротынский Иван Алексеевич и мой пестун князь Хитрово Иван Андреевич. Если на то Божья воля, это одно дело, если же к тому приложил руку Милославский, то энто другой вопрос. Сможешь то узнати?

— Попробую, што получитси, то получитси. От Тайного приказу ныне один дым осталси. А в Разбойном приказе все в рот Одоевскому заглядывают.

— Содеешь, вечным твоим должником буду, — поставил точку в коротком разговоре старый боярин.

Алмазов приоткрыл дверь, карета остановилась. Боевой холоп подвёл коня. Андрей вскочил в седло и поскакал к Москве, карета тронулась дальше, в вотчину Ромодановских.

Встречать новый, 1680 год шотландские офицеры на русской службе собрались в доме генерала Патрика Гордона. Когда-то их было более трёх десятков, живших одной семьёй, помогавших друг другу. Затем одни умерли от старости, как полковник Кэр, другие сбежали в Польшу, как капитан Лермонт, третьи пали в боях с турками. Те одиннадцать человек, что остались, больше не представляли ощутимой конкуренции для офицеров, выехавших из германских княжеств. Правда, пятеро — генерал-майор Гордон и полковники барон Брюс, барон Монтгомери, Менезиус и Гамильтон — ещё что-то значили, но было такое ощущение, что сами они уже ни к чему не тянулись. Их рвение угасло, как и блеск их шпаг. Их жёны растолстели на русский манер. Сами офицеры зимой позволяли себе щеголять в валенках, а Брюс так вообще ходил во всём русском.

Бой старых голландских часов, оповестивших о начале европейского года, мало взбодрил эту компанию, наполнившую рейнским вином старые серебряные родовые кубки, вывезенные из Шотландии. Постепенно пирующие разбились на отдельные группы. Гордон в длинном напудренном парике оказался рядом с Гамильтоном. Брюс и Менезиус подсели к ним.

— В полках невесть что творится, — шёпотом жаловался Гамильтон Гордону, — жалованье солдатам не платят. Всё лето офицеры забирали их на свои поля, словно холопов. Полковник Грибоедов так ротами загонял в свои владения. Это терпимо с теми полками, что оставались в Москве, а те, что пришли из-под Чигирина, сильно тем недовольны и готовы сорваться на смуту. Стрелецкие офицеры пытались содеять то же. Но стрельцы отлынивают всеми силами. Сотник Хрущев заставил распахать стрельцов своё поле и засеять репу, те поля распахали, а семена высыпали в середину — в одну кучу. Летом там репа прёт, а всё поле — голое. Он двух стрельцов велел пороть, но кто-то в темноте ночью бросил ему камень в голову. Всё это может перерасти в бунт, если так будет продолжаться, то дождаться можно многого. В тех полках, что в Москву не повели, а разослали по южным городам, ещё порядок, их генерал Косагов хлебом снабдил. Но это вызвало бунт на Дону. Часть казаков ушла с Дона, говорят, ныне казаки стали холопами и хлеб сеют невесть для кого. Их возглавил атаман Игнатьев. Он хотел идти на Урал к яицким казакам. Но бояре, боясь, что могут обрести нового Стеньку Разина, послали ему наперерез воевод со стрельцами. Игнатьев с казаками спустился к Каспию и ушёл к персидскому берегу. Говорят, астраханский воевода молится, чтобы персидский шах всех их перебил.