Владимир Афиногенов - Белые лодьи

— Приветствую тебя, Родослав, — поднёс ладонь к сердцу Клуд. — Да продлятся годы жизни твоей.

— Э-хе-хе, — покряхтел жрец, вставая. — На что они мне?! — И вдруг вцепился руками в плечо Доброслава и затряс головой. — Эти годы нужны тебе. Да… Да… Ты возьми этот жезл. Возьми и сядь, а я расскажу тебе сон.

И рассказал.

— А сейчас час твой настал — иди! Знаю, что жива моя дочка и ты встретишь её. Правда, с того кровавого праздника много раз лес менял свой наряд и много старых деревьев рухнуло на землю. Как и вы с Мерцаной, маленькие сосны подросли, но всё равно они имеют те же приметы, что и в детстве. Обнажи мою правую руку по локоть, Доброслав. Видишь на ней родинку, похожую на подковку? Знай, что точно такая же у моей дочери, только на шее. По ней можешь опознать Мерцану. А чтобы и она признала тебя, покажи ей жезл… Встретитесь — помяните меня, и пожелай ей счастья. Пусть живёт под благодатными лучами Ярилы… Теперь я буду умирать спокойно. И не горюйте, что не увидите меня больше… Подойди ко мне, Доброслав, я прикоснусь щекой к твоей щеке, и ты, пёс, иди сюда, к тебе я прижмусь, чтобы почувствовать теплоту твоей шерсти… Прощайте.

— Прощай, отец! — Доброслав провёл рукой по волосам старика и вдруг сразу оживился: какая-то неожиданная мысль пришла ему в голову. — Родослав, ночью ты только следи и не упусти этот миг, в честь наших богов и в честь тебя, мой добрый человек… Да не тряси ты головой, не тряси… И в честь тебя, Родослав, чтобы в дальнейшем в памяти твоей не возникало страшное слово Родогас, мы сделаем великое жертвоприношение, будет много огня, верховный жрец, и ты мысленно, стоя вон на том пригорке, можешь погреть свои озябшие руки, мягкое прикосновение которых я помню с детства. А теперь — прощай. Я люблю твою дочь и обещаю искать её. Но прежде я свершу месть. И может быть, там, в далёком граде Константинополе, я найду и Мерцану, и тогда ничто нас не остановит достичь Борисфена… За мной, Бук!

Старый жрец взглядом проследил, как они спустились в долину и вскоре растворились в ней, поел мяса, которое принёс Доброслав. Медленно пережёвывая его и отдаваясь в лесной тиши своим мыслям, он впервые почувствовал, что предстоящая ночь его не пугает, наоборот, он будет ждать её с радостным нетерпением.

Доброслав с Буком пришли домой, и Клуд велел Дубыне собираться в дорогу. Сам первый положил в кожаные тоболы статуэтку Афродиты, подаренную Аристеей, куски варёной и сушёной баранины, свинины, вяленую рыбу, хлеб, соль, в саадаки — луки и стрелы, наконечники для которых тоже, как панцири, ковались в ковнице, вывел из стойла коней, купленных на скопленное серебро и разбойные доходы Дубыни.

Как только сильно стемнело, Клуд сказал:

— Я обещал Родославу порадовать его сильным огнём, поэтому ты, Дубыня, веди лошадей к лесу, а я поговорю с дедушкой-домовым. Не оставлять же его в горящей избе…

— Понимаю тебя, Доброслав.

— Да, вот что… Поймай мне петуха, а потом уходи.

Вскоре петух был пойман и посажен в лукошко. Дубыня вывел во двор лошадей, сел в седло и поскакал к лесу.

А Доброслав поставил посреди двора чурбан, отстегнул от пояса нож, похожий на палаш, отрубил им голову и ноги домашней птицы, кровь слил на голик и голиком, смоченным кровью, стал мести в углах избы, приговаривая:

— Уходи, дедушка, выметаю тебя. Прости, что в поле чистое выметаю, не сердись… А то сгоришь… Впрочем, знаю, — шустрый ты, найдёшь, у кого жить…

С этими словами Доброслав бросил голик под печь, закопал зарезанного петуха, а его голову и ноги закинул на крышу. Потом натаскал с потолка под дверь сухой травы, высек кресалом огонь и поджёг… Вспыхнуло пламя, взвихрилось под крышу, занялась вся изба огненным столбом, который стал хорошо виден с взгорка жрецу Родославу, шептавшему белыми, словно выделанная телячья кожа под пергамент, губами: «Ив честь мою… Этот огонь будто жертвенный смерч… Пусть тепло его греет душу твою, Доброслав. Твою и твоих друзей… А грозный гул, который я слышу, страшит врагов…»

Поклонился Клуд огню, позвал Бука, и побежали они к лесу, где их ждал Дубыня.

Вскочили на коней и, гикнув, понеслись в осеннюю ночь, показавшуюся после света пламени ещё чернее. Свернули на дорогу, ведущую к селению тиуна: Доброе лаву нужно было исполнить просьбу сынишки Насти — покатать его на спине Бука, но ещё хотелось Клуду больше всего на свете увидеть саму древлянку и на прощание заглянуть в глаза её…

Бук, гремя металлическим ошейником, вырвался вперёд, а друзья в последний раз оглянулись на горящую избу, от которой летели в небо крупные огненные хлопья…