Владимир Афиногенов - Белые лодьи

— Ну как, Джам, хорошо? — обратился я к мальчику.

— Хорошо, — улыбнулся негус, и, кажется, первый раз в жизни…

На следующий день, накинув на себя паллии, мы рано утром отправились в путешествие по городу, оставив Джамшида дома. Пока рано ему находиться среди свободных людей, пусть осваивается.

Для начала мы решили побывать на рынке.

По улице Аракса, куда глухой стеной с маленьким окном на втором этаже выходил дом, где нам предстояло жить, мы дошли до монетного двора и свернули под прямым углом на поперечную. Эта улица поуже главной на пять локтей, та составляет пятнадцать. Она тоже вымощена плитами и прямо упирается в каменные торговые ряды, тянувшиеся чуть ли не до портовых ворот. Сейчас оттуда везли перекупщики свежую рыбу, приобретённую ими у рыбаков прямо у причала. Они доставят её наверх, и цена рыбы сразу повысится на несколько фоллов. Херсонесцы охотно покупают её. Как мы успели убедиться, они очень любят рыбную похлёбку с чесноком и перцем. Поэтому этими приправами торговали даже у входа на рынок.

Толстый купец в белой чалме, увидев, что мы остановились, предложил нам купить имбирное масло.

— Лучшего вы не найдёте. Это масло из самого Хорасана.

И когда Константин на его языке похвалил тамошнее яркое солнце и голубое небо над садами, купец довольно защёлкал языком и сбавил цену наполовину. Мы поблагодарили его и стали протискиваться к каменным прилавкам, на которых были разложены товары. Чего здесь только не было! Дорогие ткани и украшения, оружие и металлы, которые доставили сюда из Родоса, Фасоса, Синопа и Амастриды, оливковое масло из Александрии, — всё это громоздилось на отдельном каменном ряду, за которым суетились греки, а за соседним, заваленным грудой шкурок лисиц, белок, голубых песцов, воловьими кожами и мёдом в пузатых глиняных горшках, степенно взирали белобородые русы; гениохи и угры продавали в пифосах и амфорах пшеницу, местные жители — солёную рыбу и вино в черно-лаковых гидриях, на которых висели маленькие черпачки для пробы.

Шум, гам, разноязычный говор, не рынок — истое вавилонское столпотворение! Чуть подалее, у башни Зенона, продавали быков и лошадей.

Купив у русов меду, мы покинули рынок и стали спускаться к морю по лестнице, небрежно выложенной из сарматского известняка. Пройдя берегом с милю, мы повернули от моря и вскоре оказались среди могил и каменных надгробий. Здесь были и свежие захоронения, и давние, несколько столетий назад.

Крики, галдёж на рынке живых и тишина некрополя — кладбища мёртвых необычайно подействовали на нас, мы притихли, даже растерялись как-то. Я чувствовал, что у меня и сердце застучало сильнее, а может, от быстрой ходьбы?… И Константин устало махнул рукой и сказал:

— Леонтий, давай присядем.

Мы сели лицом к морю. На рейде в Херсонесской бухте застыли на якорной стоянке суда, среди них мы узнали по острию спереди свою «Стрелу». Она застыла на воде как изваяние.

Солнце высоко стояло в небе с белыми облаками. Их застывшие очертания тоже как изваяния, как надгробные белые камни — свидетели вечности…

Потом долго мы ходили среди камней, но среди надписей на них упоминания о мученике Клименте на этом некрополе не нашли.

Выходя к морю, увидели высокую стелу с изображением матери всех богов Кибелы, Юпитера и молодой красивой женщины. Под рокот волн мы и прочитали эпитафию, полную горечи и страдания, так нас взволновавшую, поэтому я привожу её здесь полностью:

«Ойнанфа, дочь Главкия.

Лучше бы Музы прославили твои харисии [67] Харисии — красота и прелесть. , злосчастная молодая жена Ойнанфа, когда были бы положены дети на твои колени, и воспели прекрасный закон, полагающий в родах, богини Илифии, радостные дары твоей матери, отцу и супругу.

Ныне же ты почиваешь на хладных песках у волн шумящего Кокита [68] Кокит — иначе Ахерон. В греческой мифологии одна из рек подземного царства. , и не будит тебя непрестанный звук милого голоса, которым мать оплакивала тебя, подобно птице; ты же, камень, ничего не слышишь, но вокруг тебя чернопучинные потоки Океана, а души сошедших под землю усопших страшно шумят; ты не разумеешь вопли родителей, ни супруга, ибо испила — увы! — воды Леты. Что за жестокий закон блаженных? Разве преждевременно умирают юницы не дурные, не происходящие от родителей ничтожных, но обладающие наиболее выдающейся красотой или благородным происхождением? Значит, недаром сказала мужам Пифия [69] Пифия — жрица Аполлона в Дельфах, прорицательница. это хорошее изречение: что всякое золотое потомство первым нисходит в Аид?»