Владимир Афиногенов - Белые лодьи

Где-то там, в той стороне, откуда шёл, раздался жуткий вой одинокого волка. Ему откликнулись сразу несколько. Дубыня поблагодарил Велеса за то, что уберёг его от встречи с ними, и вспомнил, что и дед был растерзан в зимнем поле этими зверями.

Дубыня взглянул на лес, на луну, плывущую по клубящимся облакам, словно лодья по бурным волнам, и снова в его сердце стала проникать непонятная тревога.

И тут взгляд его упал на одиноко растущую обочь дороги сосну. Ширины она была необыкновенной. Если даже всем солеварам, которые пожаловали с Меотийского озера на двор тиуна, а их было семь человек вместе с Дубыней, взяться за руки, то и тогда её не обхватишь, разве что когда в эту живую цепь встанет Доброслав Клуд…

К тому же она была низкой; ей, растущей на равнине, на порядочном расстоянии от теснины лесных деревьев, не надо было тянуться среди них к свету, солнечного тепла ей тут с избытком хватало. Была и уродлива, как всякое изнеженное существо, тронутое хворью: на стволе то тут, то там выпирали безобразные наросты величиной с человеческую голову, толстые ветви закручивались вокруг них, словно какой-то неимоверной силы смерч налетел на эту сосну и крутанул её несколько раз; крона же стелилась ровно во все стороны и напоминала плоскую крышу аланских жилищ.

Дубыне подумалось, что на такой кроне хорошо отдыхать лешим и кудам. Лешие — это маленькие человечки с огромными ушами, они безо лба, а вместо рта у них величиною с добрые молодецкие кулаки ямы, и туловища сплошь заросли волосами. А куды — те вообще сплошные комки шерсти, как перекати-поле, но с ногами и руками, на которых скрюченные жёлтые когти, и куды могут кому-то, говорят, кто им не понравится, распарывать животы…

Дерево отбрасывало сейчас на дорогу зловещую тень, и она походила на какого-нибудь поселянина: крона — голова, ветви — руки, наросты — грудь и живот. Глядя на эту тень, Дубыня даже слегка успокоился, но вдруг ему бросилась в глаза лошадиная нога, целёхонькая, но без копыта, лежащая на незатенённой стороне дороги. Подумал: «Не волки ли сожрали лошадь? Но почему тогда не видно костей?…»

Бочком, боясь наступить на голову тени и лошадиную ногу, он хотел протиснуться между ними, но тут почувствовал под ногами нечто качающееся, округлое, как если бы наступил на бычий пузырь, наполненный водой. Эта неустойчивость под ногами длилась какое-то мгновение, а потом этот пузырь лопнул с пронзительным свистом; Дубыня вскрикнул и оторопело заколотил ногами о землю, не двигаясь с места. Мельком взглянул на сосну, и показалось ему, как на ветвях затряслись, подпрыгивая, будто в жутком смехе, волосатые комки. Присутствие духа окончательно покинуло Дубыню, и он бросился бежать.

Но ещё одно испытание крепости его характера ждало впереди. Возле леса он увидел целую груду лошадиных черепов. Они пустыми глазницами холодно взирали в белёсое небо с проступающими кое-где звёздами. На бегу он наткнулся на груду костей, и они со звоном рассыпались, поранив его. Дубыня поморщился от боли и только тут перевёл дух; вот он, лес, рядом, а в лесу, он знал хорошо, станет уже не страшно, там витает дух Белбога, изначальность которого — добро. И поэтому всё вокруг теперь будет означать силу блага.

Дубыню как-то сразу стало покидать чувство робости, он поднял с земли череп, покрутил в руках — влажность и склизь указывали на то, что с него совсем недавно содрали кожу и мясо, и, сильно размахнувшись, со злостью забросил далеко в кусты… Можно было подумать, что это жертвенные кости с кумирни Белбога, но этот бог кровавых подношений не требует — он, как и Велес, тоже покровитель скота и животных… Значит, это следы пиршества волков или других лесных хищников.

Дубыня вошёл в лес и, когда над его головой сомкнулись ветви дубов и ясеней, к нему снова вернулось прежнее мужество.

Теперь дорога протянулась между деревьями. Возле большого известнякового камня, белеющего справа, Дубыня спугнул спящего под раскидистой елью оленя — тот рванул напрямик, проломив кусты, и стало видно, как он вымахал на широкую поляну, остановился, гордо поводя крупной головой. Лунный свет серебристо переливался на его сильных рогах, и даже можно было разглядеть, как дрожь пробегает от холки по спине и до самого широкого зада. Олень постоял с минуту, потом медленным, величественным шагом скрылся за деревьями.

Дубыня сел возле камня, достал хлеб, отломил кусок, стал жевать. До рассвета, судя по всему, ещё часа четыре, — уже недалеко и кумирня Белбога.