Владимир Афиногенов - Белые лодьи

Вид их производил удручающее впечатление: все они были закованы в цепи, которые при каждом шаге босых ног жутко звенели. Лохмотья болтались на худых телах, на головах вместо чалм висели какие-то грязные лоскутья. Лица, прокалённые дочерна жарким африканским солнцем, сильно измождены: многие из них до этого часа работали на византийских рудокопнях.

Как только пленные вышли на площадь, они сразу же увидели стоящие в несколько рядов лобные места из обрезков дубового дерева и палачей с широкими топорами. Агаряне поняли сразу, для чего их привели сюда, и почти у каждого глаза наполнились ужасом… Это сразу заметили зрители первых рядов, и некоторые из них, возбуждённые вином, начали горланить:

— Перепугались, нехристи! Сейчас мы вам покажем… свиное ухо! Когда нашим головы рубили, наверное, не боялись?!

Бедные пленные! Если бы кто-то из них мог сказать кровожадной толпе:

— Разве мы рубили?! Одумайтесь! Виноватых ищете?… А виноваты мы только тем, что родились муравьями… И тот, кто владеет властью, всесилен! Как ваш василевс или наш эмир. Это они натравливают нас друг на друга. Сегодня мечом вашего владыки отрубят нам головы, так же как в другой раз вам мечом нашего императора…

Акинак Варды снова сверкнул на солнце, и первые десять голов скатились к ногам палачей, обагрив кровью мраморные плиты.

Македонянин, стоящий рядом с Михаилом III, заметил опять беспокойство на его лице. «Что это с ним сегодня?» — с тревогой подумал Василий и наклонился: может быть, император отдаст какие-нибудь распоряжения.

Михаил молчал, потом сам поманил пальцем шталмейстера:

— В какой форме Инцитатус [141] Инцитатус — быстроногий. Так звали коня римского империтора Калигулы, которого он сделал… сенатором. Получил бы конь и высший в империи чин консула, если бы не убили его сумасбродного владельца. ?

— В отличной, светлейший.

— Хорошо. Иди на конюшню, оседлай его сам и приготовь одежду верхового легионера… Жди меня, я скоро буду.

Македонянин исчез. Василевс снял с себя дивитиссий и передал постельничему, сказав, чтобы он набросил его себе на плечи и сел на кафизму. Не удивляясь, постельничий исполнил повеление василевса. А чему удивляться, если Михаил на свой трон сажал и шутов?…

Взяв с собой несколько экскувиторов, император спустился к железным воротам и направился к конюшне. Его уход, конечно, не остался незамеченным, и Варда с беспокойством подумал: «Что он собрался отмочить?… Вроде не пил с утра».

А Михаил, переодевшись, сел на своего Инцитатуса, посадил на коней сопровождающих экскувиторов и поскакал снова на площадь.

Там уже доканчивали рубить арабам головы. Галопом василевс, в золотом шлеме с клювастым орлом вместо шишака, в белой тунике с широким кожаным поясом, на котором висел его родовой императорский меч, эффектно вылетел на мраморные плиты. Он взмахом руки остановил казнь, крикнув в сгрудившуюся, ставшую малочисленной толпу пленных:

— Я дарую вам жизнь!

Зрители на трибунах, уже уставшие от вида крови, завыли в восторге:

— Да здравствует император!

А он поскакал в сторону застывших легионов, когорт и манипул, осадил коня возле Варды, лёгкий, стремительный по сравнению с парадным дядей, и обратился к солдатам:

— Теперь общий строй войска с форума поведу я, ваш император…

— Ура! Ура! Ура! Ура! — раздалось с четырёх сторон.

…Вечером на торжественном ужине в Триклине 19 акувитов василевс объявил свою волю: 40- тысячную армию, направляющуюся к Каппадокии, возглавит он сам. Варда от злости чуть не подавился рыбной костью… Поход был назначен на второе июня. И, как бы стремясь загладить вину перед русами, посоветовавшись с патриархом, Михаил решил направить три небольшие торговые хеландии к тиверцам и уличам, славянским племенам, обитающим по Днестру и Южному Бугу. Василевс и патриарх понимали, что до Киевской Руси купцам не добраться, потому что им после Понта Эвксинского нужно пройти дикие народы угров и печенегов и семь зловещих днепровских порогов…

А уличи с полянами соседи, и о дружеской воли Византии им, конечно, сразу станет известно… Владельцам же хеландий было строго наказано — к славянам на всём пути следования и в их землях питать самые добрые чувства.

Дубыня видел, с каким задумчивым видом бродил Доброслав по улицам Херсонеса. Рядом с ним понуро плелся Бук, будто разделяя настроение хозяина. Друг не выдержал и сказал Клуду:

— Послушай, не мучь себя… Давай возьмём у Андромеда лошадей и поскачем к ней. А-а? И пса пожалей… Он, бедный, то на корабле, то в городе, а ему хочется побегать по степи да горам…