Сергей Житомирский - Ромул

— И это тоже, — улыбнулся Перпена. — Я знаю, дорогая, тебе нелегко пришлось. Сначала отец выдал за незнакомца, потом в тот же день, как овдовела, появляется ещё неизвестно кто. Но хоть ты ведёшь дом и готовишь для чужака, тебе всегда есть что готовить. А я знавал и холод, и голод, и ходил в лохмотьях, и дрожал за свою жизнь. Теперь наконец добился довольства и безопасности и не хочу их бросать, даже чтобы вернуться в Этрурию.

— Безопасности? В городе, где мы чужеземцы?

— Я везде чужеземец, мой родной город разорён, и хорошей жизни не будет. А сносная — она вот; Рим силён, скоро мы выберем приличного царя и будем жить в мире и достатке, а после нас наши дети.

— Ненавижу латинян. Они отвратительны, алчны, жестоки, не умеют чтить богов.

— Настоящие этруски тоже алчны и жестоки и никогда не примут нас как равных. Не все римляне латиняне, ты могла бы подружиться с кем-нибудь из жён луцеров. В общем, наш дом будет в Риме. А теперь оставь меня, через час заседание Сената, где мне, скорее всего, придётся говорить; надо собраться с мыслями.

Вибенна вышла с церемонным поклоном, показывая, что подчиняется хозяину дома, а не следует совету мужа и друга. Перпена полежал пару минут, набрасывая в уме речь о дружбе и согласии, как вдруг кто-то принялся колотить в дверь, хотя в этой комнате его строжайше запрещалось тревожить.

На пороге стоял доверенный клиент, грек Макро. Перпена изобразил приветливую улыбку: такой рассудительный человек не станет врываться без причины.

— Патрон, плохие новости, — выпалил Макро. — Может быть, придётся скрыть от домашних. Я присматривал за твоими Ларами, когда пришла госпожа Вибенна, встала перед ними молиться и вдруг ударила себя ножом в живот. Когда я подобрал её, она ещё дышала, но такие раны не заживают. Я отнёс её в пустую комнату позади зала. Что будем делать, оплакивать внезапную кончину или скажем, что она исчезла? Если рассказать всё, как есть, люди могут подумать, что это ты её убил.

— Пускай думают что угодно, обвинить меня на собрании никто не посмеет. Бедная женщина, она ненавидела Рим. Я только что сказал ей, что она останется тут навсегда. Говоришь, перед Ларами? Странное место.

— Перед нишей с Ларами, патрон. Вчера ты добавил ещё одну святыню.

— И ты думаешь, кровь потребовала крови? Быстро же он отомстил! Надеюсь, этого ему хватит.

— Но что делать? Отнести тело туда, где она закололась, чтобы нашёл управляющий?

— Не сейчас. Мне хочется сегодня быть в Сенате, а Отцам не понравится, если я приду осквернённый насильственной смертью в своём доме. Пусть Вибенну найдут после заседания.

Макро повернулся уходить, и Перпена негромко добавил:

— Твоя осмотрительность заслуживает награды, но об этом позже. Я не покупаю твоего молчания и не хочу, чтобы ты так подумал.

К вечеру все римские граждане из ближайшей округи собрались на площади. Сенат совещался с утра, а собрание не полагалось начинать без Отцов. Марк Эмилий со своей скамеечки в первом ряду, отведённом для ветеранов, первых поселенцев, с беспокойством отметил, что молодёжь собралась по трибам. Сабиняне слева, латиняне справа, посередине разношёрстные луцеры. Любимый город скорее всего уцелеет: так долго сенаторы могут обсуждать только планы на будущее. Но похоже, это будет город какого-то одного народа, а не прежний Рим, населённый людьми всех племён, детище великого Ромула.

Марк, один из немногих, искренне скорбел о вожде. Он помнил Ромула могучим полководцем, мудрым законодателем, а не деспотом-самодуром последних лет. Убийство Рема отошло так далеко в прошлое, что уже вообще не вспоминалось.

А молодые люди не скорбели, они ждали, радостно и нетерпеливо. По прихоти судьбы они теперь высшая власть в свободном городе, и игра идёт на все римские земли. За земли стоит бороться, сперва голосами в собрании, а там, если понадобится, и мечом. Славное прошлое, сорок победоносных лет исчезли вместе с основателем.

Наконец, уже на закате, показалось шествие сенаторов. Они не встали, как обычно, в первых рядах народа, а остались позади возвышения, откуда обращался к подданным царь. Головы были покрыты, словно они совершали обряд.

Вперёд вышел Юлий Прокул и бережно положил какой-то длинный свёрток на возвышение, походившее сейчас на временный алтарь. Зажёг факел, будто собирался принести жертву подземным богам, и все увидели святыни Трои и Самофракии, привезённые в Италию праотцом Энеем, святыни, воплощавшие милость богов к Риму. Много лет их не касались смертные, кроме Ромула, сына Марса, и Примы, дочери Ромула. Теперь Прокул возложил на них руку.