– Но с Магдаленой под руку я смотрелся бы лучше, – он затосковал по жене, – хотя нельзя вызывать ее сюда, у меня не получится уделить ей должного внимания…
За девять месяцев брака Фридрих неожиданно для себя привязался к жене.
– Я даже не хочу детей, – понял Краузе, – малыши выигрышны для карьеры политика, но Магдалена отвлечется на их воспитание, а я перейду в разряд вторых скрипок, – ему нравилось нескрываемое восхищение жены.
– Ко мне никто никогда так не относился, – вздохнул Краузе, – Хана на меня смотрела, словно я мебель, – он напомнил себе, что нельзя быть эгоистом.
– Я сорву бедную девочку с места, – Фридрих зажег сигарету, – и для чего? Она будет сидеть в номере, в полицию ей хода нет…
Краузе достал из кармана пиджака простой блокнот на резинке. Как он и предполагал, бывший соученик Вольфганг растерялся в деле такого масштаба.
– Он топчется на месте, – хмыкнул Фридрих, – хотя, откровенно говоря, искать виновников взрыва все равно, что искать иголку в стоге сена…
Краузе прочел показания старого знакомца, инспектора де Лу. Ему не нравилось появление брата Ханы на Олимпиаде. Краузе не позволял себе недооценивать инспектора.
– Ему нет и тридцати лет, однако его называют лучшим сыщиком Франции, – вспомнил Фридрих, – хотя он занимается только преступлениями в сфере искусства, – последнее нравилось Краузе еще меньше.
У покойного Штрайбля имелся доступ в хранилище, как приватно называли неприметную квартиру на окраине Мюнхена, до отказа набитую полотнами, рисунками и эскизами. Творения дегенеративных, как их назвали нацисты, художников, всегда хорошо расходились на рынке. Дорогие полотна продавались на серых аукционах.
– Вроде устраиваемых Вале, – Фридриха что-то неуловимо беспокоило, – а более дешевые вещи можно купить напрямую. Вернее, можно было через Штрайбля, – он подозревал, что инспектор де Лу приехал в Мюнхен не ради спортивных соревнований.
– Мерзавец что-то пронюхал, – Фридрих закурил, – но я звонил Хранителю, у него все в порядке, – бывший арт-дилер, торговавший дегенеративным искусством в нацистские врмена, вел тихий образ жизни, присматривая за коллекцией.
Фридрих не рисковал покупать такие вещи. Он устраивал приемы, в апартаменты приходили журналисты и политики. Не желая вызывать подозрения и порождать в людях ненужное любопытство, Фридрих все-таки не устоял перед одной картиной, приобретенной им с большой скидкой члена движения. Полотно хранилось в особняке на Северном море, куда пресса не допускалась. Журналисты уважали стремление Краузе к уединению.
– Дайте нам отдохнуть, ребята, – смешливо сказал Фридрих, – мы с фрейлейн Брунс публичные люди, но нам хочется иногда побыть вдвоем, – он объяснил жене, что выбрал картину на аукционе.
– Девушка напоминает тебя, – Краузе погладил ее по щеке, – теперь ты всегда будешь рядом, даже если ты на гастролях, – Магдалена ахнула:
– Но это очень дорогое полотно, импрессионисты всегда в цене… – Краузе полюбовался большеглазой красавицей в испанском костюме.
– Кес ван Донген – фовист, – он мягко поправил жену, – ты знаешь, как я люблю тебя в роли Кармен…
Магдалена пела арии из оперы Бизе только в концертах. Дирижер Кельнской оперы считал, что ее тембр голоса не подходит для драматических ролей. С оборота холста давно свели соответствующую надпись, однако Краузе помнил провенанс картины.
– И помнить нечего, – он взглянул на молчащий телефон, – ван Донген продал эскиз в двенадцатом году барону Пьеру де Лу, деду нынешнего инспектора…
Краузе не сомневался, что полицейский составил каталог наследной коллекции, исчезнувшей во время войны.
– Вернее, вывезенной в рейх, – поправил себя Фридрих, – но я никогда не увижу его на пороге моего дома, – он решил, что спутница инспектора послужила подсадной уткой. Фридрих смутно помнил девушку со страниц журналов, которые читала Магдалена.
– Все модели зарабатывают себе на жизнь постелью, – презрительно подумал Фридрих, – а она еще и следила за дураком Штрайблем… – Краузе считал, что Штрайбля взорвали очень вовремя.
– Иначе инспектор его арестовал бы, – Фридрих соскочил с подоконника, – но месье де Лу или его спутницу за решетку не отправишь, против них нет улик, – Краузе не нравилось, что инспектор и мадемуазель Гольдберг видели белый фургон со смуглым парнем за рулем.
– Но это не улика, – напомнил он себе, – только зацепка. Однако мне надо кого-нибудь сдать полиции. Пусть они роют носом землю, а в Олимпийской деревне все пойдет по плану, – Фридрих растерянно понял, что сдавать ему некого.
Читать дальше