Наталья Нестерова - Жребий праведных грешниц. Возвращение

Марфа пришла в себя быстрее Насти, разжала объятия, шагнула в сторону, но говорить по-прежнему не могла.

– А где мой сыночек? – спросил Митяй жену как маленькую. – А кто мне его покажет?

– Да, конечно, пойдем! – ответила Настя.

Она так и не отлипла от мужа, мешала ему идти. Чемодан подхватил Степка, мать – вещмешок.

Тетя Парася, обнявшись и расцеловавшись с племянником, разрыдалась так, что напугала Аннушку и Илюшу. Девочка юркнула под стол, а малыш истошно завопил.

– Голосок приличный, – взял сына на руки Митяй, – оперный, можно сказать.

Илюша вырывался, извиваясь, дрыгая руками и ногами, плакал еще отчаяннее.

– Он привыкнет к тебе, привыкнет, – торопливо говорила, оправдывала сына Настя. – Дай его мне, успокою!

– Нет-ка, я сам, – возразил Митяй. – Я так долго к нему шел. Мы сейчас полетам, сынка, – он стал подбрасывать малыша вверх. – И поплаваем, – положив сына на ладони, волновыми движениями изображал лодку. – Полетаем и поплаваем! Он у меня летчик-подводник!

С годовалым Илюшей никто таких восхитительных кульбитов не совершал. Малыш замолчал, а потом пришел в полный восторг, завопил уже радостно.

– Будет тебе! – забрала внука Марфа. – Утряс совсем, мало нам одного контуженного?

Сказала и осеклась – вдруг обидела сына? Только усмехнулся, не осерчал.

Присел на корточки:

– Какая симпатичная девочка под столом прячется! Да не Аннушка ли Медведева?

Аннушка помотала головой. Она была пуглива до крайности, по любому поводу и без повода пряталась под столом, на печи, по углам.

– Подумай хорошенько, я ведь Аннушке гостинец привез, баночку монпансье. Кому ж отдать? Степке?

– Не! Мне!

– Тогда вылезай.

Парася с Марфой переглянулись: славно Митяй с детками обращается, хороший из него отец будет, ласковый и добрый.

Матери и тете Митяй привез по платку, Степке вручил солдатскую пилотку со звёздочкой. Брат от восхищения потерял дар речи, хотя обычно заткнуть его было невозможно.

Труднее всего Митяю было выбрать подарок жене. Он три раза ходил на барахолку. Конечно, следует покупать что-то практическое: кофту, платье, обувь. Но хотелось и приятное, легкое, памятное. Набор пластинок? Брошь? Книгу стихов? Ни на чем не мог остановиться, пока не увидел на прилавке фарфоровые статуэтки. Меж советских фигурок пограничника с собакой, летчика в шлеме, шахтера в каске, грудастой колхозницы, кошечек, белочек и медведей стояла явно дореволюционного происхождения балерина. С точки зрения выверенности центра тяжести фигурка была безупречна: танцовщица опиралась на подставку крохотным носком пуанта. С художественной точки зрения: кокетливо задранная вторая ножка, фривольные оборки юбочки, манерно изогнутые руки, кукольно-тупое личико – отдавала буржуазно-мещанской безвкусицей.

Митяй вспомнил. Ему было лет десять или одиннадцать. У матери имелась шкатулка, которую строго-настрого трогать было нельзя, даже касаться. Но какой мальчишка устоит перед подобным запретом? Он не устоял. Ничего интересного в шкатулке не было: какие-то бумажки, бусы, сухие цветочки. И фигурка балеринки. Митяй взял ее в руки, чтобы рассмотреть, и тут зашла мать. Она должна была отсутствовать часа два! На рынок пошла, но почему-то вернулась.

Увидела в его руках статуэтку и клокочуще-испуганно пробулькала:

– Не трожь мою статутку!

Митяй в тот же момент уронил фигурку, разбившуюся на множество осколков. Мать рухнула на колени, принялась сгребать их, поняла, что уже не склеить, и заплакала – странно, без слез, но с отчаянием и воем. Потом несколько дней обращалась к нему сквозь зубы и только по надобности – как к врагу, которого вынуждена терпеть в своем доме.

Когда растаяла обида, и они помирились, Митяй спросил мать:

– Почему та статуэтка ценной была?

– Не твоего ума дело, – отрезала мама.

Оставшись наедине с отцом, спросил у него:

– Ты маме балеринку подарил? Когда вы были женихом и невестой?

– Не я, гы-гы, брат Степан, гы-гы.

Дядя Степан, арестованный и расстрелянный, пусть невинно, как убеждена мама. Неужели его подарок столь дорог?

Митяю тогда не пришло в голову, что мать и дядю Степана связывали какие-то особые отношения. Он вообще скоро забыл про свой проступок. И когда в поисках подарка для жены увидел статуэтку на базаре, когда вспомнил тот случай, не заподозрил маму в пошлой связи. В их семье, по его глубокому убеждению, грязь разврата существовать не могла. Он просто подумал, что у женщин подобное произведение, мягко говоря, искусства, вероятно, способно вызвать трогательное умиление. Фигурка изящна до приторности, а современное женское бытие лишено изящества. На фигурку как бы переносятся мечты, она становится талисманом. Брат Васятка говорил: «Как же я ненавижу психологию!» И был отчасти прав.