Валерий Замыслов - Святая Русь. Княгиня Мария

После шумных именин пришел Ярослав Всеволодович к своей разлюбезной Палашке с кувшином крепкого заморского вина и приказал:

– Угощайся, Пелагея. Сегодня все пьяны, и тебя хочу видеть навеселе. Погляжу, какова ты будешь в постели наподгуле. Пей чару… до дна пей!

Палашка послушно выпила, наморщилась, замотала головой.

– Ничего, Пелагея. Первая – колом, вторая – соколом. Пей! То приказ великого князя.

Палашке, отроду не пившей столь много вина, пришлось осушить и вторую объемистую чару. Выпила, да так и рухнула на мягкое пышное ложе.

– Слаба, оказывается, на винцо. Как же ты теперь меня ублажать будешь? А ну шевели чреслами!

Но Палашка настолько опьянела, что и ногой не шевельнуть. Раскинулась на ложе во всей свое красе и лыка не вяжет. В Ярославе же, напротив, плоть взбесилась. И так и этак крутит полюбовницу, но та сделалась будто мертвая.

– Ах ты, сучка! – вскинулся Ярослав и давай стегать наложницу плетью. – Ублажай, сказываю!

Палашка с трудом пришла в себя. Привстала на ложе, молвила:

– Погодь маленько… Сейчас оклемаюсь.

И оклемалась-таки! Вся весельем брызжет. Накинулась на Ярослава, да с такой бешеной страстью, что князь вожделенно заохал. Добрый час Палашка неистово потешала князя, пока тот пощады не запросил:

– Довольно, дьяволица. Да ты пьяная-то еще желанней. Награжу тебя щедро.

– Давно пора, – пьяно рассмеялась Палашка. – У тебя денег-то, чу, куры не клюют. Один Букан тебе тыщу гривен вернул.

– Вернул? – недоуменно уставился на полюбовницу Ярослав. – Когда ж такое было?

– Да уж давненько. У боярыни Сутяги забрал. Тыщу гривен, сам мне сказывал.

– Тэ-эк, – зловеще протянул великий князь.

В тот же день звезда Букана закатилась. (Надо знать мстительность Ярослава!) Он не только забрал у Агея все гривны, но и лишил его боярского чина, да еще осрамил перед всеми холопами:

– Прочь с моего двора, волчья сыть!

Высоко поднялся, да низко опустился Агей Букан. Вздулся, как пузырь водяной, и лопнул. Крепко же великий князь ударил!

Жадность всякому горю начало. После неудачного покушения на князя Василька Ростовского и смерти боярина Сутяги Ярослав Всеволодович позвал к себе Букана и приказал:

– Поезжай к вдове и забери у нее все гривны. А коль заартачится, припугни. Ты на это дело горазд, учить тебя не надо.

Агей к вдове съездил, деньги присвоил, а князю сказал:

– Вдова – тертая баба. Я было ее постращал, а она: ничего не ведаю и ведать не хочу. А коль настаивать будешь, расскажу Васильку Константиновичу и всем ростовцам, как Ярослав Переяславский (Ярослав в то время княжил в Переяславле) помышлял за тыщу гривен нашего князя извести. Вот и пришлось возвращаться.

– Худо дело, – проворчал Ярослав. – Но вдова о деньгах не вякнет.

– Да скорее сдохнет!

– Ну, дай-то Бог, лишь бы не проболталась, – отступился князь.

Своему сотнику он всегда доверял: сколь темных дел с ним провернул! И в голову никогда не втемяшится, что Букан сможет его обмануть. И нá тебе! Чего не чаешь, то скорее сбудется. Собака!

Падение повергло Букана в ужас. Расстаться с властью и потерять все в одночасье! Теперь стыдобушка на улицу выйти. Ну и подвела же его Палашка! Непотребная женка, подстилка! Не зря говорят: бабий язык на замок не запрешь и рукавицей не заткнешь… Сам виноват, нечего было Палашке о гривнах выбалтывать. Правдолюбцем себя хотел показать. Я-де не вор и не тать, все денежки Ярославу вернул. Нашел чем перед бабой хвастаться. Вот и дохвастался на свою голову. Свой язык – первый супостат.

Целую неделю горевал Букан. В зелено вино ударился. Да так напивался, что его вели в опочивальню за белы рученьки. А того Агей не любил, люто бранился:

– Я сам! Прочь, холопы! Аль не слышали, что меня Быком прозвали? Да меня хоть на медведя выпускай.

– Ведаем, батюшка, о твоей силе непомерной. Но тут лесенки крутые, не поскользнулся бы. Вот и помогаем маненько.

– Дурни! Думаете куриными мозгами, что я пьян. Так слушайте и запоминайте, глупендяи. Не тот пьян, что двое ведут, а третий ноги переставляет, а тот пьян, что лежит, дышит, собака рыло лижет, а он и слышит, да не может сказать: цыц! Уразумели?

– Уразумели, батюшка, уразумели.

– То-то, недоумки. Гляди у меня!

Бражничал, дрался, буянил и опомнился от непробудного пьянства лишь на третью неделю, когда стал перед собой не холопов видеть, а чертей. Утром опохмелился и сказал себе: «Хватит! Надо думу думать, как из беды выходить».