Станислав Кушарский - Матушкин день, или В поисках утраченного прошлого

Только не ездил Сталин на фронт. Гитлер, вот, ездил, а Сталин нет.

Вот и вспомнил я тогда, как Круглов мне напоследок сказал: "Матушку зови!" И позвал. Тихо, конечно, шепотом. Сквозь зубы выбитые…

И заснул сразу. И снится мне, что я и не в камере вовсе, а в чистой комнате большой, сижу за столом. А напротив меня женщина в расшитом платье старом, сейчас такие только в музее увидишь.

"Здравствуйте," − говорю.

А она молчит, смотрит на меня и кивает тихонько. Потом подошла, меня по голове погладила.

"Всё будет хорошо! − говорит. − Зубки покажи!"

Я улыбаюсь, показываю. Зубки мои на месте. Во сне то я целый!

"И про желуди не тревожься! Я Павлуше сама дубок посадила!"

А я уж и забыл про то!

"Как война кончится, приезжай, − говорит. − Лёвушка дорогу покажет. Только кино не забудь!"

Тогда и проснулся я.

И не поверил! Нигде ничего не болит! Зубы все целые! Решил, что я всё ещё сплю. И потом ещё долго думал, что сплю. Потому что чудеса кругом творились!

Во-первых, вызвали меня на допрос, а там целый майор сидит, начальник Особого отдела дивизии Яковлев, я его знал.

− Расскажи, как всё было! Только врать не надо, не люблю.

Я и рассказал. Сон ведь, зачем врать?

− Место, где всё было, показать можешь?

Да, конечно, могу! Только на машине надо ехать, далеко.

− Едем, − говорит Яковлев.

Приехали, там всё на месте. Полуторка развороченная взрывом, кинокамера, что мне жизнь спасла, холмик могильный.

И дубок возле него. Вот, честно, не было же дубка! Я ведь яму лопаткой копал, по кругу шел, я бы его точно сломал!

Ну, собственно, что удивительного, сон и есть сон. Во сне всё, что угодно, возможно.

Велели мне раскопать могилу. Все тела осмотрели, всё записали. Поставили кол с табличкой, я сам на ней фамилии нацарапал. И дату смерти, на всех одну. А как забивал я кол в землю, заехал себе молотком по пальцам. Тут только и понял, что не сон это, а на самом деле всё. Как на ногах тогда устоял, и не знаю. Но устоял.

Стал я снова писарем при Особом отделе. А скоро и война кончилась. Вернулся домой, целый, здоровый. Вроде какой и был всегда. С медалями. Только улыбаться я с того дня перестал. На всю жизнь перестал!

Поезд меж тем доехал до Кропачёво, большой станции. Стоянка пять минут, как сказала проводница.

− Что-то в горле у меня пересохло, − покачал головой дед. − Схожу-ка я в буфет, может у них пиво есть.

− Так вряд ли, − пожал плечами Серега. − У нас ведь трезвость сейчас. Горбачев вот…

− Ну, это мы увидим, − сказал дед. − Мы же русские! Суровость законов компенсируется необязательностью их исполнения! Салтыков-Щедрин сказал. Читал?

И быстро вышел.

Серега Салтыкова-Щедрина, конечно, читал. Но такой фразы прежде не встречал. Не было её в сказках про пескаря, карася и двух генералов.

"Да, вот бы кому сказки писать! − подумал он о своем попутчике. − Надо бы ему намекнуть, ведь такой талант пропадает!"

Когда Юрий Данилыч принес четыре бутылки "Жигулевского", да ещё и холодного, Серега опешил.

− Ну вы просто волшебник! − восхищенно сказал он.

− Не люблю это слово, − дед вздохнул. − Да и какое тут волшебство! Дал три цены, и всё. Ну что, пивка-то выпьешь? Или как?

Отказываться было уже и вовсе невежливо.

…− Ты, наверное, думаешь, с чего ради я тут перед тобой душу раскрываю? Не знаю, правда. Только вот почему-то чувствую, что именно тебе про это всё узнать очень важно. Как будто что-то от тебя будет потом зависеть, что никто другой сделать не сможет. А ещё потому, что и не знаю, смогу ли кому другому рассказать. Потому что камушек прилетел…

Так что слушай дальше!

Рассказ Юрия Данилыча. Окончание.

Как война кончилась, вернулся я домой, в Омск. Только дома мне плохо было. Отец с матерью ругались часто, уж и не помню из-за чего. Жениться − так это ещё и девчонку в эту свару втянуть. В общем, уехал я. В Ленинграде в Речное Училище поступил.

Там-то, в Ленинграде, я и женился. Как закончил учиться, стал по рекам нашим ходить. Контора наша в Куйбышеве была. Всё наладилось понемногу.

Работу свою я очень любил. Да и сейчас люблю! Реки наши удивительные! Волга, такая широкая, прямо как море! Плёс, который Левитан писал. Утёс Стеньки Разина в Волгоградском море. Канал имени Москвы. Ты как-нибудь прокатись на теплоходе, не пожалеешь.

Зимой, правда, речник скучает, дома сидит. Суда на зимотстой встают, ждут весну.

Так и прошло лет пятнадцать. Я быстро капитаном стал, на толкаче.

Толкач − это такой буксир, только на реке он не тянет баржу, как в море, а толкает ее. Очень удобно, пригонишь её с грузом в порт, оставляешь и цепляешь другую, выгруженную. Или уже чем другим загруженную.