Авраам Иегошуа: Путешествие на край тысячелетия

Но и это бы ничего, да беда в том, что страсть Абулафии к переодеванию постепенно разрослась до такой степени, что в последнее время он начал обманывать не одних лишь злоумышленников-христиан, но даже собственных компаньонов, даром что они ждали его с величайшим нетерпением. При этом компаньонов своих он дурачил не только неожиданными нарядами, но также и выбором пути к месту условленной встречи. И хотя Бен-Атар и Абу-Лутфи прочесывали, казалось бы, все мыслимые места, откуда мог появиться их молодой доверенный, Абулафии все равно удавалось их перехитрить и, оставшись неузнанным, пройти буквально с ними рядом. И лишь поздно вечером, когда они разочарованно возвращались на подворье, удрученные до глубины души и в сильнейшем страхе как за него самого, так и за то серебро и золото, которое он должен был им доставить, их вдруг извещали, что ожидаемый ими человек давно уже прибыл и даже успел наскоро потрапезничать, а теперь отдыхает от своих хитроумий в объятьях глубокого сна. И тут уж Бен-Атар, потеряв последнее терпенье, отправлялся в темноте второй стражи на поиски переряженного племянника и, найдя его комнату, входил в нее без стука, с улыбкой рассматривал разбросанные по полу части очередного притворного наряда, а потом тихо прикасался своей мягкой рукой к курчавым волосам Абулафии, всегда напоминавшим ему кудри покойного брата. И тогда племянник, поняв, что настала пора кончать с притворством, тотчас открывал живые, смеющиеся глаза и бодро поднимался с постели.

И с этой минуты рассказы его лились неудержимым потоком. Первым делом начинал он расписывать свои приключения на пути из Тулузы в Барселону, в особенности напирая на то, как ему в очередной раз удалось провести за нос пограничную стражу встречавшихся на пути различных христианских княжеств и графств, правители которых имели обычай облагать непосильным налогом всех, кто прибывал или выезжал из их земель, дабы таким способом обеспечить пропитание тем немногим, которые в этих землях оставались. Тут уж и Абу-Лутфи, заслышав ликующий голос Абулафии, тоже срывался с постели, торопясь, невзирая на поздний час, присоединиться к своим еврейским компаньонам, и, не успев войти, уже с порога, обращался к Абулафии с просьбой безотлагательно показать ему очередное золото и серебро и рассказать о каждой монете отдельно — какова ее стоимость, откуда она и в обмен на какой товар получена. А поскольку этот арабский компаньон точнейшим образом помнил все товары, которые он год назад лично вручал Абулафии, то он всегда был настороже и всегда подробнейшим образом, во всех мельчайших деталях, допытывался о судьбе каждого из этих товаров, так что Абулафии приходилось изрядно потеть, объясняя историю превращений той или иной вещи. Ведь свои товары он по большей части продавал не напрямую, а многократно обменивая одно на другое, другое на третье, и третье на четвертое, и при этом вступал во всё новые и новые, весьма запутанные и причудливые сделки, пока не находил, наконец, покупателей, которые платили ему самой увесистой и компактной из всех возможных плат. И вот теперь, утоляя неутомимое любопытство компаньона Абу-Лутфи, Абулафия старался припомнить имена всех без исключения своих покупателей, подробно рассказывая, где они живут, чем занимаются, как торговались и на что, в конце концов, согласились, и попутно, увлекаясь, начинал описывать также одежды и лица, а порой вдавался и в обсуждение верований и суждений, так что в результате, к рассвету, судьбы их магрибских товаров постепенно сплетались с судьбами христианского мира в целом, и танжерцы узнавали, какой граф умер и какой князь родился в Гаскони, или в Тулузе, или в долине Луары; который из них продолжал упрямо воевать, а который заключил мир, устав от сражений; какая река вышла из берегов в последнюю зиму и какая эпидемия вспыхнула весной; что думают монахи, как ведут себя аристократы и куда переселяются евреи. А главное — что изменилось и что осталось прежним во вкусах людей и в капризах женщин, чтобы знать, что стоит разыскивать, собирать и привозить под Барселону в будущем торговом году.

И вот наконец светает, и минувший год уже обсужден во всех деталях, и уже осторожно намечены планы на будущее, и тогда наступает тот деликатнейший час, когда Бен-Атару предстоит решить, как же ему поделить прибыль между тремя участниками их дела. И чтобы произвести этот ответственный дележ, ему необходимо сосредоточиться и освободиться от всех посторонних помех, а потому он отсылает своих компаньонов вниз, к заливу, в конюшню Рафаэля Бенвенисти, чтобы южный компаньон объяснил там северному, каковы особенности приготовленных для него новых товаров, рассказал, как и почему они выбраны, да поторговался с ним о цене, которую нужно требовать за каждую вещь. Сам же Бен-Атар, плотно заперев за ними дверь и надежно прикрыв ставнями окно своей комнаты, неспешно зажигает две большие свечи, аккуратно раскладывает на столе все монеты, небольшие золотые слитки и драгоценные камни, добытые Абулафией в стране франков, садится и лишь тогда дает свободу своим размышлениям, стараясь по чести и справедливости решить, какова истинная доля каждого из компаньонов во вложенном труде и в полученной прибыли. И вот, сидя в одиночестве в наглухо закрытой комнате старинного римского подворья, укрывшегося на холме посреди густой рощи, он начинает с того, что представляет себе, как его компаньон-араб странствует среди черных племен на границе Сахары, собирая там благовония, пряности, кожи и кинжалы. И чем жарче в его воображении палит солнце, чем более дикими и опасными кажутся ему черные кочевники, тем большая жалость к исмаилиту пробуждается в его еврейском сердце, и он начинает придвигать всё новые и новые монеты и драгоценные камни к его маленькой кучке на столе, так что та всё растет и растет. Но тут его сердце слышит, как начинает возмущаться дух Абулафии, и тогда он силой заставляет свое воображение обернуться к тревожному христианскому северу с его колючими ветрами, холодными секущими дождями и топкими дорогами. Добавив несколько золотых монет к доле бедняги, обреченного на трудные скитанья среди поместий и замков поклонников креста, он подсыпает ему вдобавок и немного серебряной мелочи — в награду за способность к уловкам и переодеваньям, за изворотливость и знание языков. Но и это его не удовлетворяет, и, ощущая все возрастающее сочувствие к молодому родственнику и соплеменнику, которому суждено мыкаться в одиночестве среди ненавидящих и презирающих его гоев, он снова протягивает руку и прибавляет к кучке своего компаньона-еврея два сверкающих драгоценных камня из кучки компаньона-мусульманина.