Евгений Балакин - Именами вашими стоим

Елизавета Андреевна, видя, что в лоб её не возьмёшь, решила пойти на хитрость. Она обняла Настю за плечи:

– Ну, как знаешь. Твоя воля. Хотела я тебя петь научить, да раз ты такая упрямая, не буду.

Девушка, всхлипнув ещё два раза, примолкла. Затем, между раздвинутых пальцев показался глазок, внимательно изучающий хозяйку.

Видимо, борьба, которая происходила у неё внутри, была нелёгкой, так как, примерно через полминуты, Настя, не отнимая рук от своего лица, тихо спросила:

– А если скажу, правда петь научите?

Елизавета Андреевна отвернулась от неё, пряча улыбку и, чтобы не спугнуть, постаралась ответить очень искренно, что было совсем нетрудно сделать, так как она уже давно хотела научить петь свою горничную.

– Правда.

Настя быстро вытерла слёзы передником, а затем, глядя на Елизавету Андреевну чистыми глазами, поведала ей доверительным голосом свою заветную тайну.

– Он сказал, что завтра же с утра и увезёт меня туда на лошадях. – И для большей убедительности, повторила. – Так и сказал.

Она вдруг тихонько засмеялась, глядя перед собой, а потом опять зашмыгала носом.

– Куда увезёт-то, глупая?

А у Насти снова слёзы в три ручья.

– Ой, боюсь! В эту, как её?.. В Америку… В Северную. А это не очень далеко?

Услышав это, Елизавета Андреевна, усмехнувшись, покачала головой. Ей самой нынче, не далее, чем час назад, предлагали уехать в эту самую Северную Америку.

– А это не очень далеко? – переспросила Настя, высморкавшись в передник.

– Очень. Но только никуда он тебя не повезёт, ни завтра, ни послезавтра.

Елизавета Андреевна устало поднялась со скамеечки и, вытянув вверх руки, потянулась сладко, до хруста.

– И вообще, выбрось ты всё это из головы. И его выброси.

Настя недоверчиво уставилась на барыню:

– А вы почём знаете, что не повезёт?

– Он коньяка-то, сколько стаканов выпил?

Девушка, с недоумением глядя на Елизавету Андреевну, встала:

– Кто? Николай Иваныч?

Потом, слегка наклонив голову набок, она стала что-то подсчитывать в уме, загибая на руке пальцы. Остановилась на трёх.

– Три стакана.

– Ну вот. – Елизавета Андреевна старалась говорить серьёзно. – А с похмелья, милая, в Америку не ездят.

Затем, видя растерянное лицо девушки, она вдруг рассмеялась и, схватив её за руки, закружилась с ней:

– Да и забудет он про тебя, твой Николай Иваныч, завтра же и забудет. А петь я тебя всё равно научу. Пошли спать.

Прокричали третьи петухи. Собиравшийся было дождь прошёл стороной. На Петропавловской линии вновь появились караульные Анисим Чуркин и Еремей Кабаков.

Анисим, опасливо глядя на дом Беэра, остановился, не доходя до него метров пятидесяти.

– Никак господа угомонились. Тихо стало.

Еремей скрутил толстую самокрутку, прикурил от огнива, зло сплюнул:

– Вот жизнь! Им всё, а нам только кулак в рыло.

Анисим согласно кивнул. Прикоснувшись к своему избитому лицу, сморщился от боли:

– Я давеча ещё легко отделался! Этот Пох к Федьке Рябову из второй роты так приложился, что тот уже неделю в лазарете лежит. Зверюга!

Солдаты, замолчав, торопливо прошли мимо генеральского дома, стараясь идти как можно тише. Анисим краем глаза успел заметить огонёк свечи в раскрытом окне второго этажа. Пройдя дом, Еремей вдруг схватил товарища за руку и зашептал ему на ухо жарко, зло, давясь словами:

– Сбегу я отсюда, Анисим! Сил нету терпеть. К старообрядцам пойду, дальше в горы, к Чарышу. Там не сыщут!

– Сыщут. Зараз в кандалах обратно и приведут. И на рудник. А там сто раз пожалеешь, что на свет родился. Так-то, брат Еремей.

И столько было безнадёжности в этих словах, что поник головой Еремей, лишь затравленно оглянулся вокруг.

– Мне унтер говорил, нынче Беэр в Тобольск едет, партию беглых встречать, – продолжал Анисим. – Из Тюмени, Ялуторовска ведут кандальников, и прямиком на рудники. Тоже, наверное, вроде тебя к старообрядцам уйти хотели. Семьдесят два человека.

Еремей, сдёрнув свою шапку, перекрестился на купола начинающего выступать из предрассветной мглы Петропавловского собора:

– Сюда по своей воле никто не пойдёт, разве что в кандалах. Только перемрут они по дороге. Дай-то Бог, чтобы хоть половина сюда добралась.

Солдаты, перекрестившись ещё раз на кресты куполов, развернулись и, перейдя на другую сторону улицы, пошагали обратно, в сторону плавильной фабрики. До первого удара колокола, возвещавшего о начале нового дня, оставался один час.